Две византийские хроники Х века

«Не епископ ли ты этого города?» (по одеянию он заключил, что таков его сан). Отец ответил: «Нет, я клирик, нуждающийся в епископском благословении». Некто, стоящий поблизости, предводительствовавший другим отрядом, сказал: «Этот человек не епископ, но облечен саном ничуть не ниже. Я знаю, что он экзарх всей Эллады и достоинством не уступает епископам»[580] — «А кто это?» — спросил тиран, указывая пальцем на меня. «Это сын его, — вновь вмешался тот же предводитель, — тоже клирик, притом из числа служивших в царских палатах[581]. А это его братья, — добавил он, указывая на моих младших братьев, — оба сыновья экзарха, рожденные им позже и не сверстники друг другу». — «А кто этот сопровождающий их старик?» — вновь спросил наш грозный судья. «Мой брат», — прервав его, ответил отец, знаком призывая дядю подтвердить его слова. После того как предводитель выслушал это, он приказал всем сесть и, выйдя вперед, спокойным голосом обратился к нам: «Я хочу, чтобы вы были далеки от дурных подозрений. То, что вы безоружными встретили тех, кто захватил вас в плен, и сейчас у меня на главах отдали большие ценности, сохранило вам жизнь (что для большинства безнадежно); в будущем вам не грозит опасность погибнуть от злого умысла, и вы не претерпите какой бы то ни было обиды со стороны моих людей. Идите теперь, подумайте и своих делах и исполнитесь добрых надежд. Ведь мы спешим в Сирию, и я очень скоро отправлю вас в киликийский город Тарс[582]; в ожидании обмена вы будете содержаться вместе с тамошними пленниками[583]. Выкупом за вас будут агаряне, захваченные в разное время ромеями, и, как только их доставят, вы будете освобождены от оков и вернетесь на родину». Вновь обратившись к своим, он стал говорить о нас, изъясняясь преимущественно на варварском языке. От нас, однако, ничто не укрылось, так как человек, пощадивший нас вначале, все еще был здесь и мы от него все узнали.

56. Предводитель велел надежно охранять нас, поместив невдалеке от моря. Лишь оказавшись там, мы впервые освободились от страха смерти и вверили свое будущее господней воле. Тут, словно мы лишь теперь познакомились с бедой, нашими помыслами овладела тревога за близких, ранившая сердца больнее, чем обнаженные мечи, думы о том, при каких обстоятельствах и какой смертью они погибли, и кто из них, избегнув казни, был, подобно нам, осужден на разлуку с отчизной. Однако мы ничего не могли узнать о них, ибо варвары недавно ворвались в город, и там все еще гудело И волновалось: гавань была забита варварами и взятыми в плен горожанами; одни из агарян хвалились добычей, другие силой влекли из каждого угла и из каждого дома женщин и грудных младенцев, жалобно рыдавших и горестно оплакивавших потерю матерей; иные безжалостно тащили архонтов[584] и известных в городе богачей, избегнувших гибели по тем же причинам, что и мы. Сам императорский посланец Никита и даже стратиг округи были схвачены и находились под стражей на варварских кораблях. Поэтому мы нисколько по сравнению с прежним не преуспели в розысках близких.

57. Вдобавок ко всему происходившему невиданный зной палящего солнца усиливал наши страдания, так что лица за короткое время почернели и изменились; все одинаково нуждались хотя бы в капле воды — и люди зрелого возраста, и совсем еще юные; и все думали только о том, как бы утолить непрестанную жажду, но никто не мог этого сделать. В таких мучениях и прошел весь день, причем по приказу злобного изверга все пленники были группами размещены в разных местах, и приставленные к ним стражники всю ночь напролет следили, чтобы никто не мог бежать. Туда, где мы находились, тиран велел привести еще человек пятьдесят пленников, большинство которых оказались ранеными; лица их уже были отмечены печатью смерти, и несчастные не надеялись остаться в живых.

Выбрав человек десять раненых, варвары прикончили их; у остальных не было уверенности в своей судьбе, и они метались в полном бессилии, ожидая такой же участи. А когда ночь прервала их горестные размышления, варвары подняли шум, стали расхаживать взад и вперед, ударяя в кимвалы[585] и испуская крики. Это длилось вплоть до рассвета, возобновившего тягостное ожидание людей, трепетавших за свою судьбу. Но гибельная жажда уносила пленников так же, как смерть от меча; нестерпимо страдая от нее, мы просили стражников позволить нам зачерпнуть протекавшей поблизости воды и получить хотя бы краткую передышку от своих мучений. Варвары согласились на это не потому, что почувствовали к нам жалость (да и как могли испытывать ее те, кто наслаждался убийством и дышал смертью), но потому, что вода эта, неся с собой нечистоты со всего города, сама по себе могла погубить всякого, кто ее пил. Однако каждый с наслаждением, какое доставляют только прозрачные и свежие потоки растаявшего снега, пил эту грязную воду, наслаждаясь глотком такой, жижи, как глотком меда.