Две войны (СИ)

К концу третьего дня подготовки у Джастина уже не оставалось никаких сомнений в правильности своего решения отправиться именно в Вирджинию. Пусть далеко — главное, что он сможет наконец-то обрести желанную свободу, убежать из-под гнета родительской опеки и своих обязательств хотя бы на время, а уж когда он вернется, то со злорадством взглянет на отца, который впервые за все время будет им гордиться. Его жизнь грузом лежала за спиной, как беспорядочный, запутанный сон. Джастин пытался контролировать свои мысли. Признать в них что-нибудь хорошее, например, жесткое и точное функционирование военного механизма, хороший и крепкий солдатский дух, но видел он лишь чистые, светлые и ясные лица людей — уже одно это казалось ему изменой. Он не хотел признавать в них ничего, Джастин желал, чтобы ненависть масс выстроила гранитную стену вокруг его неуверенности, они все должны были находиться в смертельной изоляции, вместе с ним балансируя между страхом и ужасом. Но его соотечественники беспечно и явно наслаждались чувством своего неожиданного превосходства, а Джастин понимал, что недостаточно было одних лишь благ души, которые питают себя из духа справедливости. Его волнение сконцентрировалось до тумана и поднялось вверх, вибрируя, наполняя все дрожащим напряжением. Джастин тренировался усерднее всех, чувствуя, как жжет его время.

По последним разведывательным данным войска Севера уже держат свой путь из Вашингтона к Ричмонду. Поэтому поезда с солдатами Юга ежедневно шли через Оклахому, Кентукки и Джонсборо на север, в сторону Джорджии и Вирджинии, туда, где в это время формировались самые большие воинские части, способные сдержать блокаду у самых крупных городов, таких как уязвимый Ричмонд и неприступная Атланта.

19 мая Джастин и Кристофер, стоя на перроне, прощались со своими семьям и друзьями. Счастливый и довольный Крис, радующийся предстоящей возможности отыграться на янки, внушал Джастину уверенность и оптимизм. Он просто не знал, куда себя деть от предвкушения и не мог сдержать радостной улыбки, а Джастину от этого становилось проще удерживать равновесие. Истощение волнением сдавливало его тем ледяным, отрезвляющим щекотанием в мозге, которое появляется всегда, когда страх укореняется в сердце.

Джеральд в последнюю неделю почти не общался с сыном, и Джастину всерьез начало казаться, что отец его избегает. А может, причина была в ежедневной подготовке Джастина к службе: уходя к шести утра на полигон и возвращаясь к десяти вечера, совершенно усталым и разбитым, он просто был не в состоянии общаться с кем-то, пусть даже с родителями. Однако Шерри пыталась уделять сыну намного больше внимания, чем муж. От Джастина не укрылась резкая перемена в матери: тоска, грусть и уныние овладели женщиной, словно бы непосильная тяжесть свалилась ей на плечи, а молодое не по годам лицо больше напоминало мраморное изваяние. Но, как только он пытался начать разговор на эту тему, Шерри резко менялась в лице, и Джастина просто передергивало от этой наигранности и натянутой маски прежнего безразличия и спокойствия матери.

Джефф завербовался в пехоту и четыре дня назад уехал в Луизиану, прислав открытку с коротким: «Со мной все в порядке. Я вас люблю. Не скучайте!» Джастин в тот день взбесился и выпил три бутылки ликера, злясь на собственную слабость: он так хотел поблагодарить брата за ту ночь, за то, что тот излечил его разум от самонадеянной геройской глупости — но не успел.

Меги не переставая хныкала и таскалась за Джастином, умоляя его быть как можно осторожнее. Слишком слабая для своих лет, эта молодая леди очень часто подвергалась разного рода недомоганиям, а после начала войны и вовсе лежала без сил, закрывшись в своей комнате, день и ночь предаваясь молитвам во спасение братьев своих, чем немало бесила Джастина. Ее вечное поскуливание где-то за спиной невероятно нервировало усталого юношу, а один раз, несколько дней назад, он психанул: сорвался и, выхватив из дрожащих рук сестренки четки, швырнул их через весь зал в горящий камин. Джеральд, который в тот момент читал газету в кресле у огня, впервые за долгое время посмотрел на сына, и Джастина бросило в дрожь от этого пронзительного, испепеляющего взгляда. Тогда же, получив подзатыльник от матери и истерику от сестры, он купил Меги новое серебряное распятие, в сто раз элегантнее и красивее предыдущего — самодельного деревянного, сгоревшего в огне.

После этого случая, сестра немного успокоилась, но так и не пошла на поправку, продолжая болеть. Джастину было очень стыдно за свои нервные срывы, ведь Меги он безгранично любил, хоть они и были довольно разные: сам он уже несколько лет не посещал церковь и не молился с семьей перед ужином, чем вызывал всеобщее изумление, в то время как сестра полностью посвятила себя Богу. Не то чтобы Джастин не верил — нет, он был верующим. Только верил он в то, что Бога нужно либо обрести в своей душе, либо навсегда похоронить, но и для того, и для другого его, Бога, нужно было сначала найти; а делать это было решительно некогда.