Две зари

– Слушай, подруга, – Малуша приобняла ее, развернув спиной ко входу в закуток. – Я не из пустого любопытства спрашиваю, добра желаю тебе. Пойди я с этой снизкой, – она взмахнула ремешком, – не к тебе, а к Белянице, она бы Благомыслу снесла. И потянули бы тебя, как рыбу на сушу. У нас нельзя с чужими молодцами водиться. Мы же из ближней княгининой челяди. Мы все про нее знаем: куда ездит, что ест, кого принимает. Вся жизнь ее у нас как на ладони, и коли захочет чужой человек ей зло причинить, так через служанок будет подходы искать. Тех, кто может и волосок достать ее, или княжны, или князя, или воеводы… следочек чей вырезать. Или кость какую наговоренную в постель подсунуть, иголку в порог воткнуть…

– Да что ты говоришь? – Обещана в испуге отстранилась.

– Понимаешь, вижу. Потому и нельзя – ни дружбу водить с кем чужим, ни подарков принимать. Я сейчас с этой снизкой пойду к Благомыслу, он меня похвалит. А с тобой будет беседы вести долгие… хорошо, если он сам, а то может ведь и Свенельдич… Удавят потом да зароют тайком в овраге…

– Но я не сделала ничего! – Обещана отшатнулась в ужасе. – Говорил он вчера со мной, да, но ни про следочки, ни про иголки речи не было!

– А про что было? – Малуша прищурилась. – Лучше мне расскажи. Коли нет беды, то никто и не проведает.

– Спрашивал, как поживается мне. Он же меня привез сюда.

– А про княгиню спрашивал что?

– Ни слова!

– Про другого кого у нас на дворе?

– Да нет же! Про мужа моего мы говорили… – Обещана запнулась, не желая пересказывать, как бранила Святославова боярина. – Что если б он сам за топор не взялся, то жили бы мы сейчас дома, по-старому…

Глаза ее наполнились слезами. За что на нее Недоля навалилась? Она свое дело знает, по сторонам не глядит – а ей уже Свенельдичем грозят! На ее памяти княгинин воевода никому не сделал зла, но его боялись, да и самой Обещане при виде этого спокойного лица со стальными глазами делалось неуютно. Уж слишком было ясно, что она для него – мошка. Будет мешать – прихлопнет и забудет. Удавят и в овраге зароют… Как собаку – ее, укромовского нарочитого мужа честную дочь! За что?

– Ну, ладно… – с сомнением сказала Малуша. – Я не доведу никому. Но снизку не могу тебе отдать. Вдруг кто у тебя увидит, пойдут допросы, тогда и меня к ответу потянут.

– Да и мне и не надо, – Обещана покосилась на снизку, будто та могла укусить. – Этакова добра…

Дома, у отца, у нее были снизки и получше. В приданое впятеро больше узорочья принесла… и Плетина ей дарил. Где теперь это все?

– Увижу кого из Вуефастовых паробков – отдам, чтобы назад снесли. Ты остерегайся, подруга. Коли будет у тебя все ладно, не провинишься ни в чем, то можешь и в княгинины ближние девки выйти. Будешь у нее в избе служить, есть с ее стола, там работа легкая, почетная. Туда таких берут – собой приглядных, ловких, рукодельных, умных, не болтливых, – а ты как раз такая. Сама себя не погубишь – и здесь счастье найдешь. Будешь у госпожи в милости – она и замуж отпустит за хорошего человека.

Обещана слегка помотала головой: куда ей сейчас и думать про мужа…

– Ты скажи им тогда, пусть больше не присылают… мне не надо от них ничего… – С замкнутым лицом Обещана водила пальцем по бревну в стене.

– Скажу, – Малуша убрала снизку назад в мешочек и затянула завязки. – Им, боярам, одна забава, а нам ответ держать. Ну, ступай, а то Векоша хватится.

Обещана ушла. Малуша еще постояла, прислонясь плечом к стене. Святослав вчера уехал, больше ни разу не взглянув на нее, но теперь она ждала его нового приезда с таким чувством, будто это могло что-то для нее изменить. Как будто тот мелкий случай во время драки должен был иметь какое-то продолжение.

Любопытно, а что Святослав принес бы ей, если бы захотел вдруг искупить обиды? У нее-то забрали кое-что подороже серебряного перстня весом в полторы куны. Забрали волю. Отца. Киевский стол. Деревский стол. У нее, наследницы пяти владетельных родов, отняли все и взамен дали звенящую связку ключей. Немало месяцев прошло с тех пор, как Малуша в полной мере осознала, в каком страшном долгу перед ней и ее родом нынешние властители Киева. Но так и не сумела смириться. Как Бог и его Пречистая Матерь допустили такую несправедливость? И долго ли еще будут ее терпеть?

* * *