Две зари

Весь день после достопамятного пира Унерадова снизка не шла у Обещаны из ума. Вот бы удивились они все – Векоша, Травея, прочие девки, даже сама Беляница, – пройди Обещана по двору со снизкой на шее, какую и вольной дочери боярской надеть не стыдно. А ведь это не такая редкость и среди челяди: Малуша носит снизки, и Беляница, и ближние служанки Эльги. Даже Богуша и Зорка, когда подают на стол и разносят пиво на пиру, надевают ожерелья из мелких зеленых, желтых, синих бусинок с подвесками из бронзы или меди. У Малуши-то самой бусины дорогие, «глазастые», каждая куну стоит. Только у них это подарки или самой госпожи, или ее ближних оружников – тех, с кем девкам позволено водиться. Вздумай ей подарить что-то, скажем, Чернега, десятский – носи, будь добра, всем на зависть. Но уж всем было бы ясно, с чего такая щедрость – видно, прогулялась с оружником в пустую баню… Нет уж. «Без снизок ваших обойдемся!» – сердито думала Обещана, замешивая тесто в хлебной клети. У нее оказалась легкая рука на хлеб, и после того как она раз поработала здесь вместо захворавшей Зорки, Беляница стала отправлять ее в хлебную клеть. Как сказала Малуша, это честь – с хлебом работа более чистая и почетная.

Когда на другое утро за нею пришла Совка и поманила за собой, Обещана так испугалась, что холодная дрожь пронзила ее насквозь. Малуша все-таки выдала? Или кто-то другой прознал про снизку? Но она же не виновата!

– Руки вымой – видеть тебя хотят, – сказала Совка.

Это была немолодая – ровесница княгини – опрятная и миловидная женщина. При княгине она состояла уже лет двадцать и знала о ней, наверное, все, что могут знать о таких людях простые смертные. Но положением своим Совка не кичилась и с другими служанками была приветлива.

Обещана послушно сняла большой передник, которым повязывалась, чтобы уберечь одежду от муки, и пошла к лохани. Руки дрожали. Кто такой хочет ее видеть? Благомысл, сотский, в чьем ведении весь порядок на дворе? Или сразу Мистина Свенельдич? Сжимая зубы, чтобы унять дрожь, она собиралась с духом, чтобы отстаивать свою невиновность. Если, само собой, ее о чем-то спросят и позволят хоть слово сказать… Она ведь здесь не баяльница – она таль, челядинка, мало чем отличная от рабынь. И от злости на несправедливость судениц, безо всякой вины ввергших ее в это опасное и унизительное положение, на глазах Обещаны вскипали жгучие слезы. Но вот она привела себя в порядок, и Совка кивком предложила идти за нею. Обещана шла по мосткам от поварни к жилой избе княгини, как по мосту над Огненной рекой. У коновязи стояло с десяток лошадей, значит, у княгини гости. Подумалось, что, может, госпожа хочет еще кого-то позабавить ее повестью про обетный перстень – от сердца сразу отлегло. Но, жизнью наученная ждать от судьбы подлостей, Обещана не спешила радоваться.

Отроки под навесом встретили ее веселыми ухмылками. На скамье, где они сидели, лежал чей-то меч, подтверждая догадку, что у княгини знатный гость. Им-то чего радоваться, мельком удивилась Обещана, проходя вслед за Совкой в дверь.

Просторная изба, как ей показалось, была полна народу. По бокам от княгини сидели оба брата Свенельдичи, у каждого меч на плечевой перевязи стоял концом на полу – братья были почти единственными, кому дозволялось входить сюда с мечом. Величана и Держана Мистиновна на скамье, как две Жар-птицы, в ярких нарядах, Малуша в углу у печи, одиннадцатилетняя княжна Браня у оконца с кошкой, еще какие-то мужи…

Один из этих мужей встал ей навстречу, и Обещана увидела лицо своего отца родного…

Как человека уважаемого и в Киеве хорошо известного, плеснецкого боярина Стеги пригласили остановиться на Свенельдовом дворе. Для таких случаев там имелся гостевой дом, способный принять целую дружину, и Стеги уже не раз там останавливался во время прошлых приездов в стольный город днепровской руси. Воюн со своими двумя отроками остался при нем, еще не зная, что попал в наиболее удачное для своего дела место. Люди Эльги весьма охотно взялись поддержать его, обиженного людьми Святослава, особенно после той драки.

Сказать, что Обещана удивилась – ничего не сказать. Она видела знакомые черты, даже помнила, кто этот благообразного вида седоватый муж с широким морщинистым лбом, с волосами до плеч и опрятной бородой, но от полной неготовности встретить его здесь, в Киеве, в княгининой избе сознание отказывалось признать очевидное. Она помнила его обещание приехать в Киев, но, хотя в ее мыслях этот месяц, полный новых впечатлений, уже растянулся на целый год, ей казалось, что должно пройти года три, прежде чем отец сумеет сюда добраться. Сгрызть три железных коровая, истереть три железных посоха… Она стояла столбом, забыв даже поклониться госпоже и воеводам, даже не обняла отца, когда он подошел обнять ее – как деревянная стала. Вокруг раздавались голоса, смех, возгласы, но для нее они сливались в птичий грай.