Две жертвы

Графиня, дйствительно, все лто не вызжала изъ-за каменной ограды, изъ заколдованнаго замка. Но это происходило не оттого, что мужъ деспотически къ ней относился и запиралъ ее. Нтъ, она сама никуда не хотла, ей ничего не нужно, лишь бы съ нею былъ онъ, ея властелинъ, ея сокровище, ея счастье. Она ужъ больше не боялась его, и ея прежніе, неясные страхи казались ей смшными, ребяческими.

Его бояться! Онъ далъ ей такое блаженство, онъ превратилъ ея жизнь въ такой нескончаемый сладкій сонъ. Какъ онъ ее любитъ, какъ онъ ласковъ, веселъ! День начинается, день кончается — и не видишь какъ идетъ время; одна мысль, одно желанье, — чтобы такъ всегда продолжалось, чтобы никогда, до самой смерти, не прерывался этотъ чудный сонъ.

Они почти всегда вмст; только раза два въ недлю отлучается графъ куда-то на нсколько часовъ. Куда? Она было и спросила его; но онъ отвтилъ ей только однимъ словомъ: «нужно». И она не интересовалась больше. Она знала, что дйствительно, видно, нужно, если онъ ее оставляетъ.

Тогда она вся отдавалась его дтямъ, двумъ милымъ мальчикамъ, которыхъ полюбила сердечно, будто они были ея собственныя дти. Она забавлялась съ ними, ласкала ихъ и баловала, наряжала какъ куколъ. Онъ ей въ этомъ не перечилъ, онъ и самъ былъ, повидимому, нжнымъ отцомъ, и нсколько разъ говорилъ ей:

— Какъ я счастливъ, что ты ихъ любишь! Мн такъ тяжело было, что они безъ матери. Да и самъ я долженъ былъ отлучаться надолго изъ дому… и потомъ это не мужское дло ребятъ ростить. Спасибо теб, будь имъ родной матерью!

Просить ее объ этомъ было нечего. Она была такъ молода, такъ добра; она еще не знала, что такое горе, что такое злоба; она жила полной и счастливой жизнью. И въ такомъ состояніи она, конечно, никому не могла дать ничего, кром ласки, любви и участія. Она всегда любила дтей, а ужъ его-то дтей — какъ ей не любитъ ихъ… И вдобавокъ оба они на него похожи…

Проходило лто, наступала осень; но жизнь Ганнуси не измнялась: туманъ счастья все еще стоялъ вокругъ нея. И сквозь этотъ туман она многаго не замчала. Не замчала она, что въ ихъ огромномъ дом какъ-то все не совсмъ по-людски. Да и самъ домъ этотъ какой-то странный. Она до сихъ поръ не могла изучить его и путалась въ корридорахъ и переходахъ. Прислуги видимо-невидимо и вс мелькаютъ словно тни, вс молчаливы, сумрачны, ни отъ кого не добьешься живого слова.

Въ дом по временамъ появляются невдомо откуда какіе-то странные, таинственные люди. Никого изъ нихъ графъ и не знакомитъ съ молодой женою. Надутъ эти странные люди, запрется съ ними графъ, толкуетъ о чемъ-то, потомъ удутъ вмст.

Странно! Но какое-же ей дло до всего этого? И врно такъ нужно…

Въ начал осени она почувствовала, что будетъ матерью, и чуть съ ума не сошла отъ радости. Но, къ ея величайшему изумленію, графъ вовсе не такъ обрадовался, какъ она этого ожидала.

— Да что же ты, неужто не радъ?! Пойми, у насъ будетъ ребенокъ! нашъ ребенокъ! Пойми, какое счастье! Ты молчишь?! Отчего ты глядишь такъ странно?! Ахъ, Боже мой, я понимаю: ты, можетъ, думаешь, что отъ этого я буду меньше любить Володю и Мишу?! Какъ теб не стыдно! на всхъ моей любви хватитъ… я только стану еще счастливе!..

— Да я радъ, я радъ, — отвчалъ графъ Михаилъ:- только я невольно думаю о твоемъ здоровьи… ты такъ еще молода!..

Но она его не понимала, она ничего не боялась. Она восторженно цловала его и отъ него бжала къ дтямъ, и ихъ цловала, и смялась, и сіяла своей южной, горячей красотою, которая пышно развернулась за эти блаженные мсяцы.

А вокругъ нея, вокругъ этого счастливаго лучезарнаго созданія, все было такъ мрачно, такъ уныло и таинственно. Вковыя деревья роняли свои желтющіе листья. Осенній втеръ стучался въ окна. Потемнли и глухо ворчали волны Дона. Тишина стояла въ огромномъ мрачномъ дом, и только по каменнымъ корридорамъ гулко раздавались шаги молчаливой, подозрительно глядящей прислуги.

V

Прошло еще нсколько мсяцевъ. Повидимому не было никакой перемны, только графъ врно или самъ услышалъ гд нибудь, или ему передали о неблагопріятныхъ толкахъ между сосдями. Онъ уговорилъ жену объздить съ нимъ нкоторыя изъ самыхъ почетныхъ семействъ. Она, конечно, согласилась: — его слово было для нея закономъ.

Но эти новыя знакомства не доставляли ей никакого удовольствія. Она была такъ далека отъ интересовъ, которыми жило это общество; она вся ушла въ свою внутреннюю жизнь, въ свое счастье. Какое ей было дло до чужой жизни, до пересудовъ и сплетенъ.

Однако, ея природная доброта и ласковость заставили ее ко всмъ отнестись какъ можно миле и любезне. Ея сверкающая красота и молодость тоже должны были говорить въ ея пользу, должны были всхъ сразу расположить къ ней.

А между тмъ, несмотря на всю свою разсянность, она не могла не замтить странность въ обхожденіи съ нею. Ее принимали съ большимъ почетомъ, не знали куда усадить, чмъ угостить, но въ то-же время съ нею всмъ было какъ-то особенно неловко. Она подмтила нсколько странныхъ, непонятныхъ взглядовъ, разслышала нсколько, шопотомъ произнесенныхъ, фразъ, очевидно, относившихся къ ней и выражавшихъ не то какой-то ужасъ, не то сожалніе.