Две жертвы

Но эти грезы не уходили. Съ каждымъ днемъ въ ней крпла увренность, что надъ нею должно стрястись что-то ужасное. И она врила въ это предчувствіе души своей, и ждала съ сердечнымъ замираніемъ рокового удара.

Очнется она на мгновеніе, отгонитъ мрачныя грезы, и сама на себя дивится:

«Да что-же это такое? Изъ-за чего я такъ мучаюсь? Чего я жду? Откуда взялось все это? Ужъ не больна-ли я? Чего мн бояться…и кого-же бояться? — его? — Вдь, это грхъ тяжкій, грхъ мой передъ нимъ. Это искушеніе, это навожденіе дьявольское!..»

Она твердо ршалась побдить въ себ глупые страхи и быть по прежнему счастливой и довольной. Но этой ршимости хватало не надолго. Странное предчувствіе не покидало ея, и бороться съ нимъ она не была въ силахъ.

И вотъ, въ одинъ изъ такихъ теплыхъ и лунныхъ вечеровъ, сидла она въ бесдк, погруженная въ полузабытье, и не замчала какъ шло время, какъ приближался часъ поздній. Ей некуда было торопиться:- дти спали, мужъ съ утра ухалъ и сказалъ, что не вернется дня два, а, можетъ, и больше. Сидла она окруженная тишиною и даже дремота начинала ее охватывать, какъ вдругъ странные и нежданные звуки заставили ее очнуться. Она вздрогнула, поднялась съ каменной скамьи и стала чутко прислушиваться.

Что это? Подъ землею, подъ самой бесдкой, идетъ какой-то гулъ, будто раскаты грома. А потомъ еще странне, еще непонятне, будто гд-то ржать кони. Но никогда еще въ жизни не слыхала она такого гулкаго ржанья.

Она оглядывалась во вс стороны. Кругомъ было достаточно свтло отъ луннаго сіянія, — ничего особеннаго не было видно. Знакомые кусты стояли неподвижно. Внизу тихо плескались серебристыя волны. На противоположномъ берегу тоже ни малйшаго движенія — вся природа спала.

Между тмъ странные звуки, и топотъ, и ржанье слышались всесильне. Вотъ они еще и еще слышне. Подземный гулъ вдругъ замеръ и смнился боле ясными звуками. Теперь уже не можетъ быть никакого сомннія, слышится тихій говоръ человческихъ голосовъ, ржанье лошадей. Подъ самой бесдкой плеснула вода.

Уфъ!!

Что-то грузное будто упало въ рку и поплыло.

Ганнуся прижалась къ каменной колонн, слегка наклонилась надъ высокими перилами, взглянула внизъ и увидала въ вод плывущую лошадь, вотъ еще другая, третья, десятокъ, больше десятка лошадей. Нсколько человкъ конюховъ купаютъ ихъ и моютъ, тихо переговариваясь между собою.

Она спряталась за колонну и ждала. Боле получаса слышался людской говоръ, храпъ и ржанье лошадей. Затмъ эти звуки опять смнились другими, то есть перешли съ чистаго воздуха подъ гулкіе подземные своды.

Ганнуся вышла изъ бесдки и направилась къ дому полная неудомнія:

«Здсь подземный ходъ, цлая галлерея, черезъ которую можно выводить лошадей къ рк, а я не знала этого, никогда о томъ не слыхала, мужъ никогда ничего не говорилъ… И потомъ эти лошади? Какія это лошади?!»

Она очень любила лошадей и знала всхъ, бывшихъ у нихъ на конюшняхъ.

«Это не наши кони, — съ изумленіемъ думала она:- я ихъ хорошо разглядла. И потомъ, сколько ихъ! Какъ много! Что все это значитъ!?»

Ей стало такъ тяжело, такъ тоскливо.

«Вотъ… начинается! — подумала она:- тутъ тайна какая-то и все это неспроста!»

Но какъ-же узнать ей, что это значитъ?! Спросить мужа, спросить прислугу; но, вдь, если это тайна, никто ничего не скажетъ… скроютъ истину, только будутъ слдить за нею, только помшаютъ ей добраться до правды. Нтъ, она ни у кого ничего не спроситъ. Она ни слова не скажетъ мужу ни про коней этихъ, ни про подземную галлерею. Она только будетъ наблюдать, будетъ искать…

VIII

Она ршилась молчать и осторожно слдить, а между тмъ за нею самой уже слдили. Но это былъ не мужъ и не приставленный имъ шпіонъ.

Въ то время, какъ она, счастливая и отуманенная первой страстной любовью, пріхала въ Высокое и увидала своихъ маленькихъ пасынковъ, она замтила въ числ ихъ нянекъ старушку, которую называли Петровной. Обратила она на нее вниманіе потому, что эта Петровна была очень стара, очень безобразна и въ то-же время въ ея сморщенномъ, обвисшемъ лиц свтилось присутствіе чего-то особеннаго. Маленькіе черные глаза, несмотря на дряхлость и, вроятно, очень большіе годы старухи, глядли такъ зорко, такъ живо и останавливались на молодой новой хозяйк съ пытливымъ вопросомъ.

Старушка постоянно жевала беззубымъ ртомъ и что-то шептала сама съ собою. Но что — разобрать было невозможно. При этомъ Ганнуся замтила, что Петровна особенно нжно обращается съ дтьми и что дти ее любятъ боле чмъ другихъ нянекъ.

Черезъ мсяцъ-другой вдругъ оказалось, что Петровны уже нтъ въ дтскихъ комнатахъ.

— Гд она? спросила Ганнуся.

Ей отвтили, что Петровна захворала.

Она стала о ней навдываться. Петровна выздоровла, а все же ея нтъ въ дтскихъ. Графиня спросила мужа, отчего нтъ Петровны. Онъ отвтилъ, что она очень стара, что ей пора на покой.

Она не стала больше разспрашивать и скоро почти забыла Петровну: не до того ей тогда было.

Между тмъ, старушка время отъ времени попадалась ей на глаза въ какомъ-нибудь дальнемъ корридор огромнаго дома или во двор.

— Какъ поживаешь, Петровна, здорова ли? — ласково спрашивала она.