Двенадцать

Солдат уткнулся в ее лицо, раздувая огромные ноздри и обволакивая ее своим дыханием. Лизал ей глаза и щеки длинным языком. Просто чудо. Другого слова нет. Пришел хоть кто-то. Хоть кто-то пришел к ней. Алиша ждала этого, неосознанно, того, чтобы хоть единая живая душа в этом мире пришла утешить ее.

А потом некстати из темноты появилась другая фигура, и послышался женский голос, чужой и в то же время знакомый.

– Алиша. Привет.

Женщина присела рядом с ней, откидывая капюшон. Ей на плечи упали длинные пряди темных волос.

– Все хорошо, – тихо сказала она. – Я уже здесь.

Эми? Но это не та Эми, которую она помнила.

Эта Эми стала женщиной.

Сильной, красивой женщиной, с густыми темными волосами и глазами, будто подсвеченные изнутри золотым светом окна. То же самое лицо, но иное, более глубокое, более совершенное, осознавшее себя. Лицо, наполненное мудростью, поняла Алиша. Ее красота была не только во внешности, не только в сочетании черт. Она была отражением целого.

– Я… не понимаю.

– Тс-с-с.

Она взяла Алишу за руку. Уверенное, но мягкое прикосновение, будто мать утешает ребенка.

– Твой друг. Он показал нам, что ты здесь. Какой хороший конь. Как ты его зовешь?

Сознание Алиши онемело, отяжелело.

– Солдат.

Эми взяла Алишу ладонью за подбородок и слегка приподняла ей голову.

– Ты ранена.

Как такое возможно? Как вообще все это возможно? Алиша увидела рядом с сараем другой силуэт, человек держал в поводу двух лошадей. Ветер развевал его седые волосы и окладистую седую бороду, скрывающую его лицо. Но в нем была видна армейская выправка, и Алиша узнала его. Стоящий в снегу человек – Луций Грир.

– Что они с тобой сделали? – прошептала Эми. – Скажи.

Это стало последней каплей. Ее сила воли исчезла, и ее захлестнула волна горести, ничем не сдерживаемая. Она задрожала.

– Все, – ответила она.

И она разрыдалась в объятиях Эми. Это был вопль боли и отчаяния, вознесшийся к звездам в морозном зимнем небе. Алиша плакала.

Гилдер, время пришло.

Гилдер, проснись.

Но Гилдер не слышал этих слов. Председатель Хорос Гилдер спал, и ему снился сон. Ужасный, постоянно повторяющийся сон, как он душит своего отца подушкой в реабилитационном центре. Вопреки реальной истории это происходило не без борьбы. Отец бился, размахивал руками, хватая пальцами воздух, будто пытаясь освободиться, слышались его приглушенные крики, мольбы о пощаде. И лишь тогда, когда он перестал сопротивляться и Гилдер убрал с его лица подушку, Гилдер осознал свою ошибку. Он убил не отца, а Шону. О боже, нет! Глаза Шоны внезапно открылись, и она начала смеяться. Так сильно, что у нее слезы на глазах выступили. Хватит смеяться, завопил он. Хватит надо мной смеяться! Гилдер, сказала она, ты такой смешной. Видел бы ты свое лицо. Ты и этот идиотский браслет. Твоя мать была шлюхой. Шлюхой шлюхой шлюхой…

Приготовь путь, Гилдер. Восстань и встреть их. Время пришло.

Он мгновенно проснулся.

Наше время, Гилдер. Рождение следующего, нового мира.

Эти слова пронзили его мозг, будто током. Он резко вскочил на огромной кровати, с ее обилием подушек, одеял и простыней. С легким смущением понял, что заснул в одежде. Зачем, подумал он внезапно, зачем ему, ради всего святого, кровать с балдахином? Такая огромная, что он чувствует себя на ней, будто кукла? Он отмахнулся от этих мыслей. Они идут! Они здесь! Скинув ноги на пол, он сунул их в кожаные ботинки со шнуровкой, которые, очевидно, у него хватило сил снять, прежде чем уснуть от изнеможения. Заправляя рубашку в брюки, он кинулся к двери и побежал по коридору.

– Суреш!

В пустом коридоре раздался грохот ударов в дверь.

– Суреш, вставай!

Дверь в комнату открылась. На пороге появился его новый глава администрации, его лицо цвета темного ореха было сонным. На нем был пушистый белый банный халат и тапочки, он моргал, будто вылезший из берлоги медведь.

– Обалдеть, Хорос, кричать было не обязательно.

Суреш зевнул, прикрывая рот кулаком.

– Который час?

– Какая разница, который час? Они здесь.

Суреш дернулся.

– Прямо сейчас, хочешь сказать?

Восстань и встреть их, Гилдер. Верни их домой.

– Хватит стоять, иди одевайся.

– Ладно, о’кей. Уже.

– Пошевеливайся, будь ты проклят!

Гилдер вернулся в свои комнаты и пошел в ванную. Надо ли побриться? Или хотя бы умыться? Почему ему в голову приходят такие мысли, как парню перед выпускным? Он провел по волосам мокрой рукой, почистил зубы, пытаясь успокоиться. И это здесь считается зубной пастой? Вот эта мерзкая на вкус зернистая жижа? Бога ради, почему за все эти девяносто семь лет они не смогли сделать нормальную зубную пасту?

Он достал из гардероба новый костюм. Синий галстук, в красную, зеленую и желтую полоску. Бог знает. Он так разнервничался, что едва смог завязать узел галстука. А еще он был голоден. Холодная пустота камнем в животе. Если сходить к старому другу Грею, это нервы успокоит, но об этом надо было думать раньше.