Двенадцать

Ну как ему сказать о моих наблюдениях, стрессах, печалях, смятении, счастье и о том, что мне для придания равновесия нужно всего ничего — банальное правдивое объяснение происходящего. Какая-нибудь полуофициальная версия. Если никаких версий нет, хватит даже простого объяснения в любви. При этом можно не падать на колено. Можно не поворачиваться ко мне суть.

— Интересно, вернул ли Макс твой диктофон в редакцию — спросил он, пошевеливая угли.

Я встала и прошла вдоль стены. На дубовой тумбе — клетка с крысами. Я их не боюсь, хоть и не пылаю к ним любовью. Пальцем потрогала розовый нос, радостно подставленный крысой. Взяла эту розовоносую в руки.

— Верни, пожалуйста, на место! — Лёва даже привстал. — Наташа, не трогай мои вещи, я уже, кажется, просил.

Подумаешь! Я всунула крысу обратно в клетку. Она дико билась, оказывала сопротивление, цеплялась всеми пальцами за прутья, вертела хвостом и так далее.

— Я думала, это и мои вещи тоже. Мои крысы. Ты сам решил назвать меня невестой… кажется, — оправдывалась я.

Обидно и горько. Горько и обидно. С моей стороны — любовь с первого взгляда, искрящаяся страсть и ожидание тепла и нежности. С его стороны — «не трогай мои вещи».

Лёва внимательно посмотрел на меня. Ответственно. Вежливо. Как будто Дейл Карнеги только что прислал ему возмущённую записку: «Вы должны относиться к подчинённым и близким людям с уважением и не скупиться на улыбки! Вы должны честно признавать свои ошибки и искренне просить прощения! Помните, ваша цель — успех, успех и ещё раз успех! А ради этого можно и попариться…»

— …Ты права… Пойдём, — он вдруг встал и направился куда-то в темноту. Я топала сзади, цеплялась во мраке за незнакомые углы, и несколько раз серьёзно пострадала от некстати открытых дубовых дверей.

Сопровождаемые моим тихим матом, мы миновали несколько комнат и оказались в огромном зале. Зал потряс настолько, что я забылась и выругалась вслух. Лёва поджал губы, как уставшая от поп-музыки девственница, сделал вид, что не заметил, и сухо прокашлялся:

— А вот и моя основная территория. Осмотрись пока.

Потолки высотой метров шесть, зеркальные. Стены обиты чем-то вроде бархата, поглощающего свет. Опоясывающая комнату мраморная полка, на которой чего только нет — камешки, глобусики, кубки. На стенах — карты неба в золочёных рамках. В углу на постаменте — телескоп. И отовсюду лёгкий шорох, еле уловимый писк, размножённый акустикой комнаты до размеров всей комнаты. Я всмотрелась в полумрак. Так и есть! Штук десять клеток с крысами! Чёрные, белые, рыжие, в точечку — всякие!

— В этой комнате собрано всё, что я люблю. Это Комната Комфорта, — с гордостью обвёл рукой владенья Лёва. — Ну, как тебе?

Если бы не крысы, я даже не обратила бы внимания на помпезность формулировки. «Комната Комфорта»! Боги! Он бы ещё назвал её «Кабинет Сладких Грёз»! Ну, допустим, он мог наворотить какие угодно титулы, если бы речь действительно шла о романтическом уголке. Но крысы! Такое количество крыс с их запахами и звуками!

— Неплохо, — ответила я проникновенно. — Мне очень, очень нравится. — Но не обвалятся ли эти потолки?

От этих слов Лёву словно подменили.

— Ну что ты! Не беспокойся, пожалуйста! Нужно слишком захотеть! Немецкая система… Это моя жизнь, Наташа! Это всё, что у меня осталось. Я знаю о нём всё!

— О ком именно, Лёва? — я старалась не пропустить ничего. Если он имеет в виду какого-нибудь выдающегося крысюка или немецкую систему потолка…

— О Космосе! Мы все оттуда и все туда вернёмся!

Потом последовала утомительная, хоть и очень интересная лекция о Космосе, о влиянии звёзд, закономерности бытия и роли Человека… Крысы ласково попискивали, время шло. Лёва даже покрылся румянцем, он говорил так вдохновенно, что я невольно залюбовалась. Бедный, бедный, обречённый на офисную официальность мальчик, страстно влюблённый в небо. Окружил себя крысами, не вынес одиночества… Я тоже была бы рада увлечься чем-то. Существовать в небе… Жить на Земле, в одном измерении с убийцей, например, Андрея Лагунина, очень не хотелось… Но я, увы, слишком многого требую и слишком мало для этого сделала. Я посмотрела на своё отражение. Стоит бледная, опухшая от удивления девица, пялится в потолок, а рядом мечется и размахивает руками серебристоголовый человек. Рот у девицы открыт, вид преглупейший, серебристоголовый же красив даже в таком ракурсе. Я с трудом оторвалась от картинки в небе и сосредоточилась на том, что внизу. Мне бы только добраться до Лёвиного одинокого сурового сердца, я его отморожу, отогрею, отмассирую… Ты всегда будешь у меня вот такой, Лёва, — вдохновенно возбуждённый, блестящий, счастливый, красивый, свободный. А крыс мы отправим в отставку. Вот привезу Сиротку…

Внизу зазвонили. Лёва, недовольный, прервал доклад и пошёл открывать.

Разумеется, звонящим был Макс. Снова весь мокрый и с ухмылкой.

— Привёз сегодняшние газеты и верстку! — весело отчитался он, — а также новости! Можно ли мне за это горячего супа?

— Супа нет, — сухо ответил Лёва, взял газеты и верстку и вышел.