Двенадцать

Город мрачно молчал. Осень явно перешла в свою самую уродливую фазу — предзимнюю.

— Куда едем? — спросил таксист.

Я назвала адрес родной редакции. Тронулись.

Всё-таки что же происходит со мной, Максом, Лёвой? Больше всего меня волновал Лёва. И Макс. Да, в прочем, и я сама себя тоже волновала. Я пыталась абстрагироваться от реальности и сурово, мудро, объективно оценить обстановку и найти пути спасения. Не получалось. А город пялился настороженными утренними окнами, и с подмёрзших деревьев капала осень.

— Слыхали? — таксист угрюмо посмотрел на красный сигнал светофора впереди.

— Что? — не сразу включилась я.

— Ещё одного грохнули…

— А, вы об этом?

Таксист мрачно кивнул и больше не произнёс ни слова.

Охранник пропустил меня сразу же — это было приятно, и моё непонятное настроение хоть как-то сбалансировалось.

— Лев Петрович ещё не приехал?

Охранник дёрнул головой — ответ отрицательный, не приехал. Потом крикнул вдогонку:

— Его уже несколько недель нет!

Не было Лены, не было Пиотровской, не было Метрина. Я толкнула дверь Рушника — она поддалась и выдала мне Николая Игоревича. Он… стоял на коленях и яростно крестился в углу на фотографию полураздетой девки-манекенщицы!

— Николай Игоревич?

Рушник упал на пол, как хороший солдат во время воздушной атаки. Потом так же быстро вскочил и залился краской.

— Кто вам дал право входить без стука?!?

— Извините, я не думала, что вы окажетесь на месте. Ещё слишком рано…

— В таком случае, — Рушник упал на стул и судорожно заковырялся в бумагах. Лицо его набухало и краснело, — в таком случае, что вы собирались делать в моём кабинете в моё отсутствие?

— Ничего. Ваша дверь была бы просто заперта…

Я села напротив и молча наблюдала за манипуляциями человека-хорька.

— Что? — он поднял на меня полные ужаса глаза. — Что вы на меня смотрите? Какого чёрта вам всем надо?

Я пожала плечами и посмотрела в другую сторону — на стену. С фотографий на меня смотрели удушенный политик Бариновский, мачо-психолог Яковлев, врач Дмитрий Анатольевич, расставшийся не так давно с головой… И внезапно меня разразило. Внутри тренькнуло и задрожало.

— Николай Игоревич… — прошептала я. Голосовые связки отчего-то отказались работать, и я могла только шептать, — Николай Игоревич… Это ВЫ?

— Что — Я? — Рушник снова обдал меня ужасом. — Что вы несёте, вы — истеричка?

— Я просто спрашиваю: это — ВЫ?

Рушник вскочил и забегал по кабинету:

— Что значит «вы»? На каком основании? Почему вы решили, что это — я? Между тем есть гораздо больше оснований подозревать в этом вас с вашим любовником! Да-да — с любовником! И именно так я заявлю на суде, и правда восторжествует. Потому что ваше преступление — ужасно!

Я тихо вышла.

Навстречу колыхалась гранд-дама Пиотровская. Она игнорировала меня взглядом, давая понять, что я — человек-невидимка, и попыталась войти в кабинет Рушника.

— Вероника Витольдовна! — прижала я дверь телом. — Здравствуйте, Вероника Витольдовна…

— А… это вы? — немедленно удивилась Пиотровская. Судя по выражению её лица, она была готова к встрече с Санта-Клаусом у этой двери, с йети, с Харрисоном Фордом, но только не со мной. И — надо отдать ей должное — полное неожиданности появление меня нисколько её не взволновало. — Что вам угодно, девочка?

Мне было угодно сказать ей много-много гадостей. Но я не призналась ей в своём желании, хоть мне было и нелегко.

— Вероника Витольдовна, дайте мне возможность реабилитироваться.

Она подняла нарисованную бровь. Естественно, её удивила моя покорность. Но ещё больше её удивила моя глупая надежда на то, что я могу хоть как-то восстановить честное имя при жизни.

— Что же вы хотите от меня?

— От вас я хочу разрешения доверить мне интервью с Лорой Ленской, корреспондентом «Вечерки»!

Вероника Витольдовна заморгала. Было бы проще попросить её выйти на Красную площадь и сделать там «берёзку».

— С Лорой Ленской? — Пиотровская закурила. — Вы понимаете, о чём просите?

— Понимаю, — подтвердила я её худшие предположения о моей невменяемости.

— Этим материалом собиралась заниматься я сама, — Вероника Витольдовна не могла сказать ничего более безапелляционного для меня. — Я готовилась к этой встрече… Этот материал может иметь серьёзное значение… Это — нонсенс… Это — чересчур…

Она замолчала и задымила, с тревожным сочувствием осматривая меня.

— Я глубоко ценю ваш опыт и талант (я умею врать, когда захочу), я буду вам бесконечно признательна… Это — шанс для меня. Вы, вероятно, уже знаете о наших с Львом Петровичем личных проблемах…

Пиотровская, судя по всему, знала. По тому, как вздрогнули её серьги, я поняла, что наш с Лёвой роман:

* в реальной опасности;

* стал достоянием общественности.

— Почему вы думаете, что справитесь? Вы можете только усугубить проблему…