Двенадцать

— Расследуем убийство! Хотим преступников наказать! И Елену Ивановну добрым словом вспомнить… Хорошим она человеком была?

— А чего… Хорошим… Строгая была, но дело своё знала…

— А с мужем у неё как?

— С каким, с бывшим, что ли?

— С доктором?

— А, с этим? Да мы и не видели его ни разу. Не общались они. Хотя Ивановна, говорят, сильно сохла по нему. Но не сознавалась. Он ей много горя доставил. Потом, квартиру поделить не могли. Он, вишь, к любовнице ушёл. А квартира на ём была записана. А Ивановна сказала: «Не отдам я тебе квартиру, сама буду жить».

— А могла она… скажем… тушу свиную разделать?

— Конешно, могла! Она такая мастерица. Хорошая баба, плотная… «Ударником труда» была. В журналах про её печатали…

До чёрного вечера, до ночи сидела я в гулком пресс-центре и терзала трубку, людей и себя. Я ещё больше запуталась и поняла одно: все эти люди могли быть убийцами и все должны были стать жертвами. И всякий из нас готов убить и заслуживает смерти. Я шаталась, черепная коробка трескалась и жгла кожу. Отчего все они так виноваты в своих смертях? Почему им всем не сиделось и не любилось? Для чего они все обросли таким количеством врагов и недругов?

— Куда едем?

Снова таксист задаёт мне фирменный вопрос. И я — нерадивый пассажир. Решила поехать к Лёве и на волне откровения, сожравшей мой покой сегодня (и навсегда), узнать у него всё

— Слышали что-нибудь об убийствах?

Таксист настороженно посмотрел на меня. Ручаюсь, где-то в глубине души он взялся за монтировку. Если пассажир ночью говорит об убийствах, нужно сгруппироваться на всякий случай.

— Это про те, о которых в газете пишут?

Я кивнула…

— Ну, слышал. Кто ж не слышал…

Он напрягся и замолчал. Всю дорогу держал меня в поле зрения, краем глаза отслеживал каждое движение. Даже смешно — меня тоже кто-то боится. А может, все они, дети моей Родины, так запуганы жизнью, маньяками и Лорой Ленской, что видят монстра в первом встречном?

Уже у самого дома, убедившись в моей безобидности, таксист сказал себе «вольно» и повеселевшим голосом сообщил:

— А я того таксиста знал!

— Какого?

— Которого убили! Он из нашего парка мужик.

— Сочувствую…

— Да не сочувствуйте… Такой чёрт был… Одного только меня в очереди раз двадцать подсидел… Ничем мужик не гнушался, только бы начальство его выделило… А уж шестерил как, сказать страшно! Можно подумать, он никогда счётчик не выключал… Жополиз был и шестёрка…

* * *

У меня был свой ключ, и я открыла дверь квартиры, в которой прожила так мало времени, но прожила его так бурно! Темно. Пусто. Уже в коридоре пахнет болезнью и пустотой. Я включила свет и прошлась по комнатам. Лёвы нет. На работе он тоже не появлялся. Я взяла телефонную трубку (моя рука за день приобрела форму, близкую к «рычагу») и засомневалась. Куда звонить? В больницы? В милицию? Юлии Марковне? О чём переживать? И переживать ли? Или радоваться?

Я прислушалась к собственным замученным ощущениям. Что я испытываю к человеку, который… впрочем, не будем повторяться. Организм ответил криками пустого желудка. Я сделала ещё одну попытку, расслабила органы чувств, приняла кучеобразную форму и закрыла глаза… Какое-то время основной оставшейся мыслью была жгучая ненависть к Чапе, потом вдруг заискрилось чувство катастрофической нежности к непонятному Лёве. Нежность посетила меня первой. А потом на неё посыпались обиды, страхи, претензии, вопросы, сомнения и желание хорошенько отхлестать Лёву по щекам за всю ту неразбериху, которую он посеял в моём уме.

Юлию Марковну будить я не решилась. Если она знает о том, что Лёва исчез, моё вмешательство ей не поможет. Если не знает — пускай не знает дальше. Милиция? Я вспомнила о творческом союзе Лёвы и капитана Ковальчука и несколько успокоилась. Наверняка с Лёвой всё в порядке. Человек, который дружит с капитаном милиции, не может быть преступником и точно так же не может быть жертвой преступления.

Поразмыслив ещё, я решила не звонить в больницу. Только по одной причине — у меня не было бы сил навестить Лёву. Если он болен, я узнаю об этом завтра. Если он мёртв… А ведь он может быть мёртв? Почему в это сложное время он не может быть мёртв? Я говорю не о случайной смерти от подлой руки уличного хулигана… Но существует и другая смерть — загадочная, подчинённая непонятному закону, полная иероглифов, вспышек фотоаппарата и моего участия…

Я ещё раз заставила себя обнажить чувства и почувствовала привкус желчи во рту. А вслед за этим — привкус смерти в воздухе.

Такси не ловилось. Может, они пугались моего растрёпанного вида? Не знаю. Часть дороги к дому Юлии Марковны я прошла пешком. В избытке визжали тормозами ночные сердцееды восточных кровей.

— Дэвушка, пакатаемся?

Знали бы они, что я за «дэвушка»! Возможно, я — чёрт, или демон какой-нибудь, или приближённый к демону.

Кавалеры, не обнаружив реакции на заманчивое предложение, некоторое время ещё ползли рядом, а потом срывались с места и, шелестя шинами, мчались на поиски других «дэвушек», более вменяемых.