Двенадцать ключей Рождества

В любом случае братья с женами были невиновны, даже если бы сыщику в те времена и пришло в голову заподозрить таких в высшей степени уважаемых представителей знати в преступлении. Их безупречные алиби несли на себе печать социальной и сексуальной принадлежности. Преподобный Артур Венаблз поручился за джентльменов, его жена — за дам. А кроме того, какой у них мог быть мотив? Они ничего не выгадывали от смерти старика. Скорее в их интересах было заботиться о том, чтобы тот прожил подольше, в надежде, что он разочаруется в своем браке, возьмется за ум и изменит завещание. Пока у Дэлглиша не было ничего, что он мог бы предъявить канонику в качестве доказательства, на которое тот надеялся.

Дэлглиш вспомнил про Обри Глатта. Он был богатым криминалистом-любителем, изучившим все известные отравления викторианской и эдвардианской эпох. Его не интересовало ничто, относившееся к более раннему или более позднему временам, он был одержимо предан своему историческому периоду, как любой серьезный историк, каким он не без основания называл себя. Глатт жил в Винчестере, в георгианском доме — его любовь к викторианскому и эдвардианскому векам не распространялась на архитектуру — в трех милях от Коулбрук-Крофта. Посетив Лондонскую библиотеку, Дэлглиш удостоверился, что Глатт не написал книгу об этом деле, но трудно было поверить, что он совсем не заинтересовался преступлением, случившимся так близко от его жилища и от исторических временны́х пристрастий. Иногда Дэлглиш помогал ему разбираться с техническими подробностями полицейского расследования. И Глатт в качестве ответной любезности охотно откликнулся на телефонный звонок Дэлглиша, пригласив его на чай, чтобы поделиться информацией.

Чай был сервирован в элегантной гостиной, прислуживала горничная в чепчике с оборками и лентами. Интересно, сколько платит ей Глатт, чтобы она согласилась носить такой чепец? Девушка выглядела так, словно готова была сыграть роль в любой из его викторианских фантазий, и у Дэлглиша возникла неприятная мысль, что мышьяк можно подмешать и в сандвичи с огурцом. Глатт откусывал по кусочку и откровенничал:

— Занятно, что вы проявляете неожиданный и, если позволите так выразиться, необъяснимый интерес к убийству Боксдейла. Я только вчера просматривал свои записи по данному делу. Коулбрук-Крофт собираются снести, чтобы построить на его месте новое домовладение, и я как раз собирался съездить туда, посмотреть на него в последний раз. Семья не живет в поместье с окончания Первой мировой войны. С архитектурной точки зрения оно ничем не примечательно, но жаль сознавать, что его больше не будет. Если хотите, можем съездить туда вместе после чаепития. Знаете, я ведь так и не написал книгу об этом деле. Собирался назвать ее «Тайна Коулбрук-Крофта, или Кто убил Огастаса Боксдейла». Но ответ был слишком очевиден.

— Никакой тайны? — поинтересовался Дэлглиш.

— А кто еще это мог быть, как не Аллегра Боксдейл? Кстати, в девичестве она была Аллегрой Портер. Полагаете, ее мать думала о Байроне?[19] Сомневаюсь. Кстати, на второй странице моих записей есть снимок, сделанный фотографом в Канне в день их свадьбы. Я бы назвал его «Красавица и чудовище».

Фотография немного выцвела, но через дистанцию почти в семьдесят лет с нее улыбалась Дэлглишу приемная бабушка Элли. Широкое лицо с крупным ртом и вздернутым носиком обрамляли, словно два крыла, черные волосы, высоко взбитые по тогдашней моде и увенчанные огромной шляпой с цветами. Черты лица у нее были грубоватыми для настоящей красавицы, но глаза — восхитительные и подбородок округлый и решительный. Рядом с этой полной жизни амазонкой бедолага Огастас Боксдейл, вцепившийся в руку невесты и словно искавший в ней опоры, смотрелся хилым недоростком. И поза была выбрана неудачно. Казалось, что невеста вот-вот закинет его себе на плечо.

— Не похожа на убийцу? — усмехнулся Глатт. — Знавал я убийц и еще менее похожих на злодеев. Ее адвокат, конечно, предположил, что старик сам отравил кашу в короткий промежуток времени, пока та остывала на умывальном столике, а его жена отлучилась в туалет. Но зачем бы ему это делать? Все свидетельствует о том, что он пребывал в состоянии послебрачной эйфории, несчастный слабоумный дурак. Наш Огастас отнюдь не спешил отправиться на тот свет, тем более столь мучительным способом. Кроме того, я сомневаюсь, что он вообще знал, где стои́т тарелка. Он ведь, как вы помните, лежал в постели в соседней комнате.

— А как насчет Маргерит Годдар? — спросил Дэлглиш. — Ведь никто не может подтвердить, когда именно она вошла в спальню.