Двенадцать минут любви

— Нет, теперь я разрисовываю тела. Скоропортящееся искусство. Видишь ли, каждый хочет оставить след. Каждый любовник мечтает остаться в памяти лучшим и самым значимым, даже если знает, что завтра все закончится. Одного танца мне мало, пора отстраниться от танцпола и делать что-то более долговечное.

В его словах тоже парадокс: разве не он минуту назад заявил, что роспись тел — скоропортящееся искусство, то есть такое же, как и танго? Хотя, возможно, парадокс — часть его художественного видения. А может, только то, что преходяще, по-настоящему долговечно? И тогда мы снова подходим к неосязаемой сути танго.

Гильермо провожает меня до автобусной остановки, на прощанье мы обнимаемся под моросящим дождем.

— В Ла Боке тебя всегда ждет дом. И помни: не танцевать все время — совершенно нормально, танго — не просто движение, а состояние человека. Для того, кто его любит, оно как искусство для художника: способ соединить прошлое и будущее. Да ты, моя дорогая, уже знаешь о танго все, что нужно для того, чтобы идти вперед.

— Да, — всхлипываю я, расчувствовавшись.

Знаю ли?

Уже из автобуса я машу рукой вслед его удаляющейся фигуре.

И снова Salon Caning (сегодня пятница). Выступает пара: маленький жизнерадостный парень с лицом Квазимодо и платиновая блондинка. Из-за безумной скорости их движений сложно разобрать, что они делают, но выглядят они, как бесполые андроиды. Открытое объятие распахнуто, словно бездна. Они держатся на расстоянии вытянутой руки, но у них нет зрительного контакта.

— Идеальная во всех отношениях пара. Только мертвая, — говорит Дарио, развалившись в кресле, пока остальные встают на стулья и тянут шеи, желая разглядеть выступающих.

Но отвлечемся от нашего пуризма и посмотрим на тех, кто этой ночью танцует в Villa Malcolm на практике Tangocool.

На танцполе пятьдесят пар моложе сорока пяти лет. Это по-настоящему красивые люди. Но если приглядеться, понятно, почему. Дело не в их физическом совершенстве. Отнюдь. Взять хотя бы дам с длинными итальянскими носами или низкорослых мужчин величиной не больше иных носов. Нет, дело в том, как они двигаются.

Впервые за десять лет в танго я отчетливо вижу, насколько движения аргентинских танцоров отличаются от наших. Описать их пластику можно одним словом — «кошачья». Смуглостью, быстротой, гладкостью и округлостью партнеры напоминают Марадону. Гибкость тел, грациозность и выворотность ног партнерш наводит на мысль о картинах Боттичелли. Глядя на пары — будь то закрытое или открытое объятие, — чувствуешь, как на глаза наворачиваются слезы. Ты словно смотришь на галактику Пьяццоллы, где душа и тело человека достигли абсолюта.

Многие из профессиональных танцоров происходят из низов. Борхеса они не читают, по психотерапевтам не ходят, и хотя выглядят, как хрупкие звезды на танго-небосклоне, на деле являются солью танго-земли. Танго в них живет как искусство, а не как спорт или шоу. Это не Европа и не Америка. Нужно увидеть, как они двигаются, чтобы понять разницу. Она почти неосязаема. Потому что она в их крови — крови итальянских эмигрантов, обездоленных гаучо, черных рабов, футболистов, пьяных пайадоров, девушек из кабаре, отчаявшихся женщин. Сегодняшние звезды танго — дети вчерашних аутсайдеров. La revancha del tango! Да здравствует реванш танго!

— Танцуете?

Да. Тем более что это милонга Niño Bien, а предложение исходит от человека со знакомым загорелым лицом с перечного цвета бородой и в твидовом пиджаке. Он снимает очки и убирает их в карман.

— Мы встречались два года назад, — узнаю я художника-пейзажиста.

— А-а, — сдержанно улыбается он. — Возможно.

Явно не помнит, но ведет в той же интимной манере, как тогда. Я закрываю глаза, мечтая навсегда запечатлеть этот миг в своей голове.

— Я помню вас, — улыбается он после первой песни. — Вы писательница. Из Болгарии.

— Я думала, вы меня не узнали!

— Вспомнил в танце. Ведь у тела есть память. Это величайший дар танго.

— Спасибо. До следующей встречи, — говорит он под конец, и у меня возникает странное чувство, будто я его давно и хорошо знаю, хотя на самом деле понятия не имею, где тот живет, женат ли, холост или вдовец, на что похожа его живопись. Даже имени его не знаю.

— А я вообще ничьих имен не знаю, — заявляет Дарио в ответ на мои рассуждения. — Я сюда прихожу не связи налаживать, а танцевать, и как кого зовут, совершенно неважно.

— Мне нравится здешний стиль танца.

Дарио кивает:

— Типичный для юга. Маленькие шаги. Смены направления. Этакое рисование на танцполе. Переносы центра тяжести у женщины.

— Как у Гавито и Марселы Дюран! — наконец-то я начинаю разбираться в разных стилях в разных салонах и частях города.

— Осторожно, не путай! — Дарио поднимает указательный палец. — То было сценическое танго. Социальное же непретенциозно, оно simpatico. Ничего общего с глубокими наклонами Гавито.

Он вытирает лицо несвежим платком: