Двенадцать раз про любовь

Он смотрит на меня. Подходит ко мне вплотную. Он него пахнет странно, но приятно. Не могу понять чем, но запах мне знаком. Он прижимает меня к себе, я зарываюсь руками в его толстый шерстяной свитер, всхлипываю. Симона бьет дрожь. Я прижимаюсь к нему, он прижимается ко мне, горло перехватывает. Мы дышим тяжело, нас трясет, мы плачем – не можем иначе, мы плачем – до изнеможения. «Что ты хочешь знать?» – спрашивает он.

«Почему он это сделал», – с трудом отвечаю я. Он. Назвать Петра по имени пока никто не решается.

Симон смотрит на чашки. «Чай остыл», – говорит он. «Пусть», – отвечаю я и сажусь.

Симон берет чашку, отхлебывает. «Я ничего не знаю, вернее, почти ничего. Когда ты последний раз о нем слышала?»

– Он как-то написал мне, что бросил курить.

Симон кивает.

– Зачем бросать курить, если собираешься выпрыгнуть из окна?

Симон кивает.

– Почему ты киваешь?

– Я киваю?

– Да.

Симон качает головой. «С курением он завязал задолго до того, как выбросился из окна. Я помню, как он позвонил и сказал, что ему скоро сорок, пора кончать. И потом так странно замолчал. Я спросил: “Кончать? С чем?” Петр засмеялся и ответил: “С курением – пиф-паф и все!”» Симон смотрит на меня. Потом наклоняется под стол и спрашивает мою собаку, как ей, хорошо? Садится на корточки и гладит ее. «Какая ты мягкая». Я смотрю, как его руки скользят по черному меху. Вспоминаю о крысе. Симон улыбается: «Розвита? Она уже лет двадцать, как умерла. Ну что ты так пугаешься. Декоративные крысы долго не живут».

«А что теперь? Держишь птиц?»

Симон долго смотрит на меня. «Нет. Нет, я живу один, все еще один. Периодически я подумываю взять кого-нибудь в дом, но нет, я одиночка. Ем один, сплю один». Собака перевернулась на спину – она наслаждается, время от времени хрюкает довольно или тихонько чмокает.

«А Петр? Как он жил? С кем?»

Симон пожимает плечами. «После того как вы расстались, мы редко виделись. Он ни с кем не общался. Я не понимал почему, и до сих пор не понимаю». Я закрываю глаза. Слышу, как свистит дежурный в бассейне. Вижу Петра, его длинный торс. Вижу, как он рассекает воду. Кажется, Петру это дается легко. Руки поднимаются и опускаются. Как будто он летит. Симон сидит на краю бассейна. «Я больше не могу, – говорит он. – Но ты на Петра посмотри!»

Запела птичка. «Это траурная мухоловка, – говорит Симон, – значит, уже девять». На часах у него за спиной вместо цифр – птицы. Большая стрелка стоит вертикально, маленькая – горизонтально влево.

Я прошу меня извинить, иду в туалет, пишу Филиппу смс: «Добралась хорошо, спокойной ночи». Потом звоню брату, он не берет трубку. Я выключаю телефон. Возвращаюсь на кухню. Симон смотрит на мои добротные сапоги: «Да у тебя нормальная обувь! Это что – возраст или богатство? Раньше ты круглый год красные туфельки на высоких каблуках носила».

«Денег у меня по-прежнему нет, видимо, все-таки возраст», – отвечаю я. Симон смотрит на меня:

– Ночевать останешься?

– Местечко найдется?

– Да.

Мы лежим рядом и пристально смотрим в потолок, словно там написано наше прошлое. «Моя малышка», – басит Симон, и мы прислушиваемся обе: моя собака и я. Он имел в виду собаку. Он гладит ее. Потом спрашивает меня: «А где ты была семнадцатого ноября две тысячи восьмого года? Что ты делала?»

«Я была беременна и пыталась бросить курить, – отвечаю я. – И вспоминала Петра, как легко ему удалось отказаться от курения. В отличие от меня. Я думала только об одном – где достать сигарету, писала только об одном – я хочу курить, и конца этому было не видно, почти год в таком состоянии. А вот Петр бросил легко. И я думала: ах ты, богатей проклятый, все-то тебе всегда легко дается. Псевдобогема. Лжекурильщик».

Симон качает головой: «Ты и правда так думала?»

Я пожимаю плечами.

«При нашей последней встрече Петр сказал мне, что его квартира расположена выше городской растительности. Он живет на уровне полета птиц, они кружат у него под окном. А он сидит дома, как альбатрос во время штиля. Ему просто ветра для полета не хватает. А ведь он потрясающий летун! Стоит ему только подняться в воздух, и никакая буря не страшна! Я сказал ему, что альбатросы не только отлично летают, но и фантастически хорошо плавают, даже при очень большом волнении на море. “Я знаю, – ответил он. – Я же неслучайно выбрал альбатроса”».

Симон поворачивается ко мне: «Я уже больше не надеялся тебя увидеть, но я рад, что ты пришла». Теперь я узнаю и запах. Странный, но хороший: сено, чуть сбрызнутое мочой. Одновременно уютный и будоражащий.

10. ТАДЕУШ. Серо, чуть выше нуля. Цюрих, второе воскресенье Адвента 2013 г. / Зальцбург, 1993–1994 гг

Трубку снимает сын, большой малыш.

– Мама, это ты?

– Да.

– Ты где?

– В Цюрихе.

– Где в детстве жила?

– Точно.

– Что ты там делаешь? Ты ходишь в детский сад?

Связь плохая. Я выхожу на улицу. Серо, чуть выше нуля.

– Нет, я работаю.

– Но твой компьютер здесь.

– Верно, но я пишу от руки.

– Как это?

– Ручкой.

– Рукой?

– Нет, р-руч-чкой! – обнажив зубы, выговариваю я как можно четче.