Двенадцать стульев

Понятно, что современники, знавшие о судимости Козачинского и милицейском прошлом Катаева-младшего, сразу же решили, что сюжет определен биографическим контекстом писателей-земляков. Легенда укоренилась, соответственно, возникали все новые и новые.

Впервые же биографию автора повести реконструировала по архивным материалам Н. Н. Панасенко. Статья «О «Зеленом фургоне» и его авторе» опубликована восемь лет тому назад в сборнике Одесского литературного музея «Дом князя Гагарина»[140].

Исследовательнице пришлось, волей-неволей, полемизировать с творцами биографических легенд. Так, Панасенко отметила: «Принято считать, что под именем Володи Патрикеева выведен Евгений Петров, а Красавчик – сам автор. Но точнее будет сказать, что Козачинский обоих писал с себя. Конечно, конокрадом был он, а в дознании по этому уголовному делу участвовал Петров. Но все же и Козачинский, прежде, чем стать бандитом, полтора года служил в угрозыске, в том числе и в Севериновке. А будущий Евгений Петров, тогда еще Катаев, в милицию поступил в Мангеймский р<айо>н и почти через год после Козачинского, в июле 1921 г.».

Козачинский – почти ровесник Катаева-младшего и тоже из гимназистов. Только, вопреки расхожему мнению, учились они в разных гимназиях.

Арест 1920 года Петров скрывал, и у Козачинского была своя тайна. Панасенко установила, что его отец, недоучившийся студент, прапорщик запаса, служил в Одесской городской полиции одиннадцать месяцев. Правда, семью бросил еще до начала Мировой войны.

Но формально Козачинский – сын бывшего полицейского офицера. Таких в милицию не брали. Сын вынужден был скрывать прошлое отца.

Он и службу не сыщиком начал, а конторщиком в канцелярии райотдела милиции. Но вскоре подал рапорт о переводе в угрозыск, где карьера была очень быстрой: агентом 1-го разряда стал, когда и год не минул. Далее – история, весьма сходная с историей Катаева-младшего.

В апреле-мае 1921 года Козачинский выявил многочисленные случаи хищений, вымогательства и мошенничества в Бельчанском волостном исполкоме. Похоже, казнокрады и взяточники не опасались милиции. Защищали их партбилеты.

Козачинский же – беспартийный. Два с лишним года спустя он сообщил официально: «По этому делу мною было проведено предварительное следствие на 400 листах, и в этом деле фигурировало в качестве привлеченных 8 членов партии. Они были арестованы и доставлены в Одессу, где их, однако, отпустили на поруки. Это совпало как раз с моментом моего отпуска, чем названные лица воспользовались и выдвинули против меня целый ряд обвинений: в дискредитировании власти, превышении власти и, что было совсем уже неправдоподобно, в принадлежности к офицерск<ому> званию[141].

Удачливый сыщик был арестован сотрудниками ГПУ по доносу взяточников и казнокрадов. Начальство угрозыска, спохватившись, помогло Козачинскому. Его освободили из-под стражи. Затем – перевод в другой район.

Но вскоре Козачинский вновь арестован чекистами. Обвинение – дискредитация власти. Суд постановил: «3 года концлагерей без лишения свободы».

Приговор был относительно мягким. Как отмечает Панасенко, условиями такого наказания предусматривалось, «что осужденный являлся к 10–00 на работу, а по воскресеньям – к 13–00 для регистрации. С сентября 1921 г. концлагерь располагался в здании бывшего Шуваловского приюта. И, хоть по режимным ограничениям это учреждение мало походило на лагеря недалекого будущего, понятно, что для восемнадцатилетнего Козачинского это осуждение было тяжелейшей моральной травмой».

В концлагере, правда, он и месяца не был. Амнистия подоспела, да и розыскное начальство постаралось, добиваясь оправдания.

С 1 января 1922 года Козачинский – на прежней должности. И направлен в первый район Балтского уезда. Но, как отмечено Панасенко, «тут все сложилось очень плохо. Он не просто знал о пьянках, взятках, незаконных обысках и т. п., а и сам принужден был начальником милиции участвовать во всех безобразиях. Позже он написал о начмиле: “Каким-то царьком, поработившим подчиненных и население был мой начмил Ипатов, бывший извозчик, пьяница и сумасброд, не терпевший противоречий”».

У недавнего арестанта, пусть и прощенного, даже оправданного, положение было фактически безвыходным. Любой конфликт с начальником обусловил бы какую-нибудь провокацию, затем новый арест. Позже, в показаниях на суде, он привел фразу одного из сослуживцев: «Послушай, Козачинский, так дальше нельзя. Ты или попадешься, или тебя живьем съедят».

Вместе они планировали оставить службу и уехать, но в увольнении было отказано. Тогда вдвоем и дезертировали. Новый план – с помощью знакомых легализоваться в другом районе.

Опять не удалось, ездили по уезду, не раз были задержаны, откупались. Наконец, Козачинский встретился с бывшими крестьянами, бежавшими от бесчинств «власти на местах».