Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают

– Может… Ну как? – Стефка закончила с прической и, как заправский парикмахер, повернула голову Оли-Офелии к зеркалу. И в то же мгновение своим новым острым взглядом сразу же увидела знакомую фотографию над ним: импозантный мужчина в «бабочке», с моноклем в левом глазу. Тот же самый!

Собственно говоря, было бы неудивительно, если бы такой же портрет висел и в остальных комнатах: все жители Дома, словно круговой порукой, были связаны иллюзорным миром искусства. А этот господин вполне мог быть для них кем угодно – режиссером, директором театра, кумиром, каким-нибудь «гуру» на театральном олимпе. Но другая фотография заставила Стефку раскрыть рот: на ней была та же ангелоподобная дамочка с «холодной завивкой» и мехом, накинутым на плечи. Только эта фотография была большой и четкой, не такой испорченной солнцем и временем, как у пани Полины.

На третьем фото – эти двое вместе. Только на нем был светлый летний костюм, напоминающий пижаму, и шерстяная шляпа кавказских пастухов с бахромой на полях, а монокль отсутствовал. В одной руке он держал элегантную тросточку, а другой прижимал к себе эту блондинку в смешном полосатом купальнике. Оба смеялись. За их спинами возвышались пальмы и горы…

Стефка не робела перед Олей-Офелией и поэтому спросила прямо:

– Кто эта красавица?

– Правда красавица? – оживилась Ольга Яковлевна.

– Конечно. Очень хорошенькая…

– Это… – Офелия мечтательно улыбнулась, – это – Леда. Леда была хорошенькая.

– Леда Нежина? – уточнила Стефка, вспомнив, как назвала эту женщину пани Полина.

– Да, нежная Леда… – не расслышала ее слов старушка.

– А это кто? – Стефка указала на человека с моноклем.

– О! – картинно подняла палец вверх Оля-Офелия. – Это великий человек. Гений. Вам стыдно не знать его, голубушка! Вы ж, наверное, читали…

Она назвала несколько пьес и романов.

– Ой, извините, – сказала Стефка. – Конечно! Я только не могла представить, что это – именно он! Именно он – и тут. У нас… В этой богодель… то есть в этом нашем Доме!

– О, он давно уже там… – Офелия возвела глаза к потолку, – или… где-нибудь еще… Мы, люди искусства, большие грешники. Нужно быть готовым ко всему. И Леды уже нет. Леда умерла. Задохнулась в цветах. Молодая и красивая. Лежала в цветах, как в снегах… Романтическая смерть, не правда ли?

– Не знаю… – сказала Стефка, представляя себя в охапках белых цветов, – наверное…

Ей было любопытно и хотелось еще расспрашивать старушку, но девушка вспомнила про остывающую кашу и чай, который, скорее всего, уже расхватали.

– Нужно идти, – вздохнула она. – Я провожу вас в столовую. Вы сегодня так хорошо выглядите!

Оля-Офелия была вся в белом – светлая юбка, белоснежная блуза с воланами, белые жемчужины в ушах… «Наверное, сегодня она тоже – Офелия», – подумала Стефка и решилась проверить свою догадку:

– Вы – вылитая Офелия!

– Не угадала! – захлопала в ладоши Ольга Яковлевна, и Стефке уже в который раз пришла в голову мысль, что старушка давно уже не в себе. – Снегурочка! Вот кто это. Мезгирь бросил Купаву ради Снегурочки… Лель покинул Снегурочку ради Купавы… Не пощадил. А Снегурочка растаяла, как Леда в белых цветах… Так все запутано в этом мире… А что сегодня на завтрак?! Пошли быстрее!

Она накинула на плечи длинную белую шаль и пошла к двери не оглядываясь – так царственно, словно за ней ее ждали аплодисменты…

Стефка смотрела, как она идет по коридору, раскланиваясь и кивая головой во все стороны – то ли от старости, то ли откликаясь на возгласы восторженной публики. Которой не было…

Глава седьмая Стефка едет домой

– Подбросить? – Возле Стефки остановился допотопный «газик», и из его окошка выглянуло лоснящееся лицо водителя Славика. – Я как раз в город еду. Кстати, на дискотеку…

– На казенном бензине? – съехидничала Стефка.

– Это не твое дело! Садишься или нет?

Стефка с тоской посмотрела на дорогу, уже погруженную в сырую вечернюю мглу: минут двадцать нужно идти до остановки, еще сорок – ехать в метро…

– Снова будешь за коленки хватать, как дед?

– Не буду. Дашь пятерку – не буду!

– Ого! – возмутилась Стефка.

– С чужих беру двадцатку! Так что садись, пока не передумал.

И Стефка села.

«Газик» сдвинулся с места и медленно, как навозный жук, пополз по раскисшей трассе. Стефка прикрыла глаза. Ноги ее гудели, словно камертон, отзываясь на какофонию сегодняшней суеты. Она знала, что они будут гудеть, пока не залезет в теплую ванну. Раньше, когда она не работала, такого, конечно, не было. Она лежала дома с книжкой или сидела в последнем ряду на репетиции, которую проводил муж, пока он не говорил: «Иди домой, не жди. У меня потом еще куча дел!» «Куча дел» заканчивалась обычно под утро, когда измученная Стефка проигрывала в своем воображении все сцены собственной казни – от отрубания головы в «Марии Стюарт» до замуровывание живьем в стене в «Аиде».

– Чего загрустила? – услышала голос Славика.

– Просто устала…