Дверь

Пока они кричали, я набрала в бутылку воды. На всякий случай. Когда еще свезет запастись любовной водой. Вдруг пригодится.

Конечно, я в тот момент думала о Тонике. Слегка сомневаясь в необходимости его любви.

– Ты толком объясни, что мне теперь с этим несчастьем делать? – спросил Тоник.

Пиксель все приглаживал волосы и старался выглядеть как можно красивее. Пыль с плаща отряхивал, шнурки на кедах начал перевязывать. И поминутно бросал страстные взоры на бушующего друга. Не афишируя свое вожделение, но и не скрывая его.

– Есть средство. Найти волшебника-целителя. Он снимет наваждение. Я не умею.

– Ты вообще хоть что-то умеешь?

– Я предупреждал, – устало напомнил учитель, – В общем, я вам так скажу – если пройти на запад, то там дом целителя. Я точно знаю. Он поможет. Хороший мужик, хоть и непростой. Отшельник. Но с семьей живет. Заодно и воды нормальной наберем.

На запад идти было совсем не сложно, солнце садилось и мы шли прямо на него. Шли кучно, слушая учителя. Мальчишки постоянно ссорились. Пиксель вел себя непотребно. Подпрыгивал, резвился, стремясь привлечь к себе побольше внимания Тоника. Тот не реагировал. Тогда Пиксель пытался идти рядом с другом, дурашливо всхохатывая и, пытаясь завладеть рукой своего возлюбленного. Тоник выдергивал руку, орал, Пиксель леденел лицом и понуро плелся позади. Потом догонял Тоника, искренне интересуясь не хочет ли тот покушать. Так и говорил «покушать», мягко и вопросительно. Отрицательный ответ вводил его в печаль. Словно от аппетита Тоника зависело счастье мира. По-мне, Пиксель вдруг перестал быть неповторимой личностью, а стал одним их влюбленных без взаимности. И мне было за него стыдно, словно он что-то плохое делал.

– Кто-то курит, – заметил Тоник.

– Ты хочешь покурить? – не имея ни одной сигареты, всполошился Пиксель.

– Нет, – прорычал Тоник, – Не хочу!

Не специально, но стараясь держаться от сладкой парочки подальше, мы с учителем шли поодаль и даже беседовали, хотя я до сих пор негодовала – почему он не предупредил про источник?

– Если человека природа обделила талантом любить, а кто-то в него влюблен, то сговорившись, они уходили на поиски источника. Не всем везло. Но некоторые возвращались счастливыми. Пили оба. Смотрели друг на друга после первого глотка, и все – на всю жизнь любовь и доброта в доме.

– Мало кто решится на такое, – заметила я.

– Это почему?

– Да потому. Ведь это как приговор. Причем, ты сам сказал, что один из пары может сбросить наваждение.

– Зачем? – в изумлении вскричал старик.

– Фиг его знает. Люди разные бывают. Я кучу плохих историй знаю – влюбился, ухаживал, ему взаимностью ответили, а он добился своего и пошел искать новую любовь.

– Да зачем же? – учитель был искренне поражен моим заявлением.

– А вот некоторым нравится только период влюбленности. Когда адреналина в крови много. Или эндорфина, я не помню точно как это вещество называется. В общем, пока сердце замирает – любят, а как перестало замирать – уходят.

По Пикселю можно было сразу сказать – ему любить никогда не надоест. В нем ее столько оказалось, что через край лилась. Наверное, с таким мощным чувством никакой целитель не справится.

– Глупости городишь, девка, – решительно заявил учитель, – Это все от малолетства и недостатка жизненного опыта. Ты никогда не любила, поэтому так и говоришь.

– Угу. Куда уж мне, – согласилась я, стараясь не смотреть на Тоника, – А если один из них помрет?

– То второй умирает буквально через час.

Судя по восторженному тону, старик чуть ли не с младенчества мечтал о такой кончине. Но насколько я знала, жены у него никогда не было и не предвидится. Даже если все женское население страны обопьется любовной водой до рвоты.

– Тоник! Береги себя! Если с тобой что-то случится, Пикселю капец.

Тоник обернулся и кивнул. Он сейчас на унылого жирафа был похож. На жирафа, за которым семенит жалкий верблюд – два рюкзака вместо горбов, восхищенный каждым шагом своего любимого.

– Никогда не случалось, что два парня под наваждение попадали, – признался учитель, – Даже не знаю, что из этого выйдет.

На мой взгляд, его кругозор был несколько ограниченным.

– Хорошая у вас жизнь, учитель, правильная, можно сказать – невинная. У нас без всякого источника такое случается, – мрачно сказала я.

Старика словно доской по лицу ударили. Он надолго замолчал. Иногда издавал звуки, словно хотел сказать что-то да слова в горле застревали. Судя по легкому волнению и румянцу, который больше напоминал крапивницу, его посещали и пошлые мысли.

Я его понимаю. Мне эти ориентации тоже кажутся полной глупостью, а иногда даже извращением. Хотя как я могу про все это судить? Для этого надо родиться геем и только потом советы умные раздавать. Но в одном я на все сто убеждена – свои пристрастия на показ выставлять ни к чему.

– Не могу я на это смотреть, – признался мне учитель, – Срамота, да и только.

Он даже сплюнуть хотел, да видно и, правда, у них это не принято, сдержался.