Дверь в стене

Записав адрес доктора, Поллок вышел на Корнхилл-стрит. Кебов было не видно, и он пешком пошел на запад, в конец улицы, где попытался перейти через дорогу на оживленном перекрестке возле резиденции лорд-мэра. Задача, надо сказать, не из легких даже для бывалого лондонца – кебы, грузовые и почтовые фургоны, кареты, омнибусы текут там нескончаемым потоком; для вновь прибывшего из малярийного безлюдья Сьерра-Леоне разобраться в этой кутерьме и не сойти с ума практически невозможно. Но если ко всему вышеперечисленному прибавить скачущую, словно каучуковый мяч, голову, которая лезет вам под ноги и оставляет на земле алые пятна крови, надеяться на благополучный исход тем более не приходится. Стараясь не наступить на чертову башку, Поллок прыгал то на одной ноге, то на другой и наконец в бешенстве пнул ее. В следующую секунду он получил страшный толчок в спину и взвыл от жгучей боли в руке.

Как потом выяснилось, оглоблей омнибуса его опрокинуло наземь и три пальца на левой руке попали под копыто – те самые три пальца, которые во время стычки в хижине он отстрелил у колдуна-поро. Прохожие извлекли Поллока из-под лошади и обнаружили в раздробленной кисти смятую записку с адресом доктора.

На день-другой все прочие ощущения отступили перед сладковато-едким запахом хлороформа, болезненными, но не вызывавшими боли манипуляциями, обездвиженностью и неспособностью самостоятельно есть и пить. Потом поднялась температура, Поллока стала мучить жажда – и ночные кошмары возобновились. Только тогда он по достоинству оценил дарованную ему короткую передышку.

– Если бы мне раздробило не пальцы, а череп, с наваждением было бы покончено раз навсегда, – изрек Поллок, задумчиво разглядывая подушку, принявшую в полумраке форму головы.

Улучив удобную минуту, Поллок рассказал доктору о своем расстройстве. Он вполне отдавал себе отчет в том, что сходит с ума и самому ему с этим не справиться. Доктору он представил дело так, будто бы стал свидетелем ритуального обезглавливания в Дагомее[73] и с тех пор его преследует видение отрубленной головы. Докладывать, как все было на самом деле, он не собирался. Доктор сдвинул брови и, поразмыслив, осторожно спросил:

– Скажите, какое место отводилось в вашем детстве религиозному воспитанию?

– Весьма незначительное, – ответил Поллок.

По лицу доктора пробежала тень.

– А вы что-нибудь слышали о чудесных исцелениях в Лурде?..[74] Хотя, возможно, никакого чуда в них нет.

– Боюсь, исцеление верой не для меня, – сказал Поллок, скосив взгляд на темную подушку: ужасные черты покрытого шрамами лица исказила безобразная гримаса.

Доктор сменил тактику и неожиданно заговорил бойко и уверенно:

– Все это пустые фантазии. К слову, как раз тот случай, когда вера могла бы помочь. У вас типичное нервное переутомление – то сумеречное состояние души, когда человеку мерещится бог знает что. Вы пережили тяжелое потрясение и не сумели от него оправиться. Я приготовлю вам микстурку для укрепления нервной системы и прежде всего головного мозга. Да, и в обязательном порядке – свежий воздух, прогулки, движение!

– Не гожусь я для исцеления верой, – упрямо повторил Поллок.

– Тогда нам тем более нужно сделать упор на восстановление жизненного тонуса. Поезжайте туда, где здоровый воздух. Шотландия, Норвегия, Альпы… на ваш вкус.

– Скажите еще в Иерихон, – отозвался Поллок, – по следам Неемана![75]

Однако, едва кости на руке срослись, Поллок предпринял попытку отбросить свой скептицизм и воспользоваться советом доктора. Стоял ноябрь. Почему бы не поиграть в футбол, подумал Поллок. Только ему все время казалось, что он гоняет по полю озлобленную голову, норовившую перевернуться макушкой вниз. Соответственно, игрок из него был никудышный. Он вечно бил наугад, содрогаясь от ужаса, а когда его ставили в ворота и мяч летел ему в руки, истошно орал и уворачивался. Скандальные слухи, в свое время вынудившие Поллока уехать из Англии искать удачи в тропиках, ограничили круг его общения сугубо мужской компанией, но, по мере того как странности в поведении Поллока становились заметнее, мужчины тоже начали избегать его. Между тем к зрительным галлюцинациям прибавились слуховые: голова то и дело огрызалась, заговаривала с ним. Поллок панически боялся, что если схватит призрачное видение, то ощутит под пальцами не какой-нибудь домашний предмет, как бывало раньше, а самую настоящую отрезанную голову! Наедине с собой он то вслух поносил ее, то высмеивал, то умолял. Пару раз, несмотря на постоянный самоконтроль, он обратился к ней в присутствии посторонних. Неудивительно, что Поллок все чаще ловил на себе подозрительные взгляды – своей домохозяйки, горничной, камердинера.