Дверь в стене

В начале декабря Поллока навестил кузен Арнольд, его ближайший родственник, в надежде услышать какое-то вразумительное объяснение; но изжелта-бледное осунувшееся лицо и настороженный прищур Поллока говорили сами за себя. Просто Поллоку в ту минуту привиделось, будто кузен держит в руке не шляпу, а перевернутую голову горгоны, которая глумливо скалит зубы и своим чудовищным взглядом пытается отнять у него разум.

Однако он все еще был полон решимости бороться до конца. Взяв велосипед, Поллок по обледенелой дороге отправился из Уондсворта в Кингстон – и с ужасом обнаружил, что рядом катится голова поро, оставляя за собой темный след. Он стиснул зубы и налег на педали. На спуске к Ричмонд-парку призрачная голова неожиданно выкатилась вперед и метнулась под переднее колесо. Не успев ничего сообразить, Поллок резко повернул, вылетел из седла на груду камней и сломал левое запястье.

Конец наступил в рождественское утро. Всю ночь его лихорадило, повязка на руке горела огнем, сны были еще страшнее и явственнее, чем раньше. В холодном, призрачном, неверном свете, который предшествует восходу зимнего солнца, Поллок сел в постели и увидел на полке, где вечером стоял бронзовый сосуд, ненавистную голову.

– Я знаю, что это бронзовый горшок, – сказал он, уже чувствуя стужу сомнения в сердце.

Вскоре сомнение стало нестерпимым. Поллок медленно вылез из-под одеяла, дрожа от озноба, подошел к бронзовой посудине и поднял руку. Сейчас он убедится, что воображение опять сыграло с ним злую шутку, и прикоснется к гладкой поверхности бронзы, которую ни с чем не спутаешь. Промедлив целую вечность, его пальцы легли на исполосованную шрамами щеку поро. Поллок судорожно отдернул руку. Итак, он дошел до последней черты: теперь и осязание изменило ему.

Поллока трясло, перед глазами все вертелось в каком-то мутном круговороте. Он, точно слепой, наткнулся на кровать, задел босыми ступнями свои туфли, потом на ощупь добрался до туалетного столика, достал из ящика бритву и, зажав ее в кулаке, сел на кровать. В зеркале напротив он увидел свое лицо, мертвенно-бледное, изможденное, полное тоски и отчаяния.

В памяти унылой вереницей пронеслись вехи его недолгого земного пути. Нелюбимый дом, ненавистная школа, беспутная юность, циничный разврат, падение за падением… Сейчас, в бледном свете зари, его жизнь предстала ему во всей своей неумолимой наготе, как отвратительный сгусток себялюбия и глупости. И вот итог: злосчастная хижина, стычка с поро, бегство на каноэ в Сулиму, головорез-менди и его окровавленный тюк, исступленные попытки избавиться от проклятой головы и болезненные галлюцинации. Да, галлюцинации! Он отлично знал это. Всего лишь галлюцинации. На какой-то миг Поллока вновь поманил луч надежды. Оторвавшись от зеркала, он перевел взгляд на подставку для бронзового сосуда – перевернутая голова осклабилась в мерзкой гримасе… Непослушными пальцами забинтованной руки Поллок нащупал на шее пульсирующую жилку. Утро было на редкость холодное, стальное лезвие показалось ему ледяным.

1895

Le mari terrible [76]

– Вы такой чуткий, – сказала она и задумчиво прибавила: – И с вами всегда можно без утайки поговорить о личных неурядицах.

Я спросил себя, следует ли воспринимать ее слова как провокацию. Угостился пирожным, на вид не слишком приторным.

– Вы самая загадочная особа из всех, кого я встречал, – обронил я совершенно невинное замечание, уместное в любом разговоре с женщиной.

– Неужели меня так трудно понять? – удивилась она.

– Еще как. – Откусив пирожное, я обнаружил, что оно напичкано чем-то вроде жирного клейстера. (И почему женщины так горазды устраивать мне эти малоприятные сюрпризы? Я на всю жизнь наелся сладкого лет двадцать назад.)

– С чего бы это? – поинтересовалась она, улыбнувшись самой лучезарной из своих улыбок.

Уверен, она находила наш диалог весьма утонченным.

– О! – произнес я, взмахнув пирожным. – Вы подбиваете меня препарировать вас.

– И что же?..

– Как раз это мне не под силу.

– Какой же вы насмешник! – сказала она с ноткой разочарования в голосе. Она всегда так говорит, когда наша беседа соскальзывает в бесповоротно дурашливое русло, – а по-другому у нас еще не бывало.

Я ощутил непреодолимое желание ответить ей псевдоцитатой на латыни – языке, который кажется мне наиболее созвучным ее натуре.

– Malorum fiducia pars quosque libet[77], – сказал я, понизив голос и многозначительно глядя ей прямо в глаза.

– Ах! – воскликнула она, слегка зардевшись, и принялась подливать кипяток в заварочный чайник, игриво наблюдая за мной из-под руки.

– Это одно из самых проницательных суждений, когда-либо высказанных о родстве душ, – заметил я. – Вы согласны?

– Родство душ – удивительная вещь. И очень ценная.

– Вы говорите так, – я кашлянул в ладонь, – словно вам знакомо чувство одиночества.

– Можно быть одинокой даже в толпе. – Она обернулась к шестерке людей, что сидели неподалеку, разбившись на пары.