Дверь в стене

– Там был дикий виноград, – говорил он, – весь багряный в янтарном солнечном свете, такой яркий на фоне белой стены. Я заметил его невзначай, сейчас уже не помню толком этот момент… А еще листья конского каштана перед зеленой дверью на чистом тротуаре – с желтыми и зелеными пятнами, но не бурые и не грязные, должно быть совсем недавно опавшие. Выходит, дело было в октябре… Я каждый год их высматриваю, так что знаю точно. Если все так, было мне тогда пять лет и четыре месяца…

По словам Уоллеса, он был развит не по годам: начал говорить необычайно рано и вел себя настолько благоразумно и по-взрослому, что пользовался большей свободой, чем многие семилетние и даже восьмилетние. Мать его умерла, когда ему было два года, и ребенок рос под присмотром не слишком строгой и бдительной гувернантки. Суровый и вечно занятой отец-юрист уделял сыну мало внимания, но возлагал на него большие надежды. Наверное, при всей одаренности мальчика жизнь казалась ему скучноватой, и вот однажды он отправился бродить по городу.

Как вышло, что взрослые упустили ребенка из виду, и по каким улицам Западного Кенсингтона он шел, с годами безнадежно стерлось из его памяти, но белая стена и зеленая дверь запечатлелись очень ярко.

От тех далеких дней осталось также воспоминание о странной притягательности той незнакомой двери, желании отворить ее и войти, которое возникло, едва он ее увидел. В то же время он был твердо убежден в неразумности, а может, и предосудительности такого поступка. И вот самое любопытное: он знал совершенно точно – если память не решила над ним подшутить, – что дверь не заперта и войти в нее можно свободно.

Мне как наяву представляется тот малыш перед таинственной дверью, которая и манит, и отталкивает. Почему, так и осталось непонятным, но он нисколько не сомневался, что отец очень рассердится, если ее открыть.

Уоллес описывал свои колебания чрезвычайно обстоятельно. Вначале он прошел мимо двери, сунул руки в карманы и принялся неумело, по-детски, насвистывать. Когда стена закончилась, потянулся ряд грязноватых захламленных мастерских. Запомнился двор, где валялись в беспорядке керамические трубы, водопроводные краны, листы свинца, рулоны обоев и жестянки с краской. Мальчик стоял, окидывая их рассеянным взглядом, но на самом деле страстно желая вернуться к зеленой двери.

Внезапно его охватило волнение, и, чтобы более не сомневаться, он сорвался с места и бросился назад со всех ног. Решительно толкнул дверь, шагнул вперед и дал ей захлопнуться за спиной. Так, в один миг, он очутился в том саду, что не давал ему покоя всю оставшуюся жизнь.

Уоллес тщательно и с видимым трудом подбирал слова, описывая свои впечатления.

– Сам воздух в саду бодрит и опьяняет, дает чувство легкости и благополучия, а кругом все сияет чистыми, изысканными красками. Едва оказавшись там, испытываешь невероятную радость, какая в нашем обычном мире случается только у молодых и счастливых, да и то изредка. В том саду все прекрасно… – Он помолчал, задумавшись. – Знаешь, – продолжал он с ноткой колебания, с какой рассказывают о неправдоподобном, – там были две большие пантеры – да-да, пятнистые такие! – но я совсем их не испугался. Вдаль тянулась широкая дорожка с мраморными бордюрами и цветниками по бокам, и по ней эти два огромных бархатистых зверя гоняли мяч! Одна пантера с любопытством подняла голову, подошла и с мурлыканьем потерлась своим мягким круглым ухом о мою протянутую ладошку. Говорю тебе, я стоял в волшебном саду! Простирался он далеко во все стороны, а на горизонте виднелись холмы. Бог знает куда подевался Западный Кенсингтон. Не знаю почему, но я чувствовал себя так, будто вернулся домой после долгой разлуки.

Как только зеленая дверь закрылась за мной, мгновенно забылись и улица с экипажами и торговыми повозками, усыпанная опавшими листьями, и наказы взрослых, и детские страхи, и сомнения, и осторожность – вся знакомая мне повседневная жизнь. Меня переполняли восторг и радостное ожидание чуда – ведь это и правда был совсем иной мир, теплее и лучше, чем прежний, озаренный непривычно мягким и ласковым светом. Чистая, ясная радость пронизывала воздух, а в небесной синеве плыли невесомые солнечные облака. Дорожка с буйными зарослями цветов по бокам так и манила вдаль. Я бесстрашно гладил пушистый мех пантер, играл с ними, чесал их за ушком, и звери, казалось, тоже радовались моему возвращению. Это ощущение родного дома было очень сильным, и, когда впереди появилась высокая красивая девушка, окликнула меня, подошла, с улыбкой приветствовала меня, подняла, расцеловала и затем повела за руку, я не испытал ни малейшего удивления, а лишь счастливую уверенность, что поступил верно и наконец вспоминаю о том главном и прекрасном, что так долго почему-то упускал из виду. За стройными побегами дельфиниума показались широкие ступени, и мы поднялись по ним на просторную аллею в тени старых величественных деревьев. Меж красноватых потрескавшихся стволов виднелись мраморные скамьи и статуи, а рядом порхали белые голуби, совсем ручные…