Дверь в стене

– Ну да, Хопкинс. Делиться с ним не очень хотелось, я чувствовал, что это неправильно, и все-таки не выдержал. Нам было из школы немного по пути, он болтал без умолку, и, не обмолвись я о волшебном саде, пришлось бы обсуждать что-нибудь еще, а мне тогда было просто невыносимо думать о другом. Вот я и проговорился…

Ну а он недолго думая выдал мой секрет. На другой день во время перемены меня с шуточками и вопросами обступило с полдюжины старшеклассников – конечно же, их обуревало любопытство. Там был здоровяк Фосетт – помнишь его? – а также Карнаби и Морли Рейнольдс. Может, и ты с ними? Хотя нет, я бы тебя запомнил…

У мальчишек вечно сумбур в голове. Вот и я, хоть и ненавидел себя втайне за болтливость, был польщен таким вниманием старших ребят. Особое удовольствие доставили мне слова Крошоу – старший сын композитора, помнишь его? – который признался, что лучшей выдумки в жизни не слыхал. И вместе с тем я сгорал от стыда за то, что раскрыл свою заветную тайну. А когда Фосетт грязно пошутил о той девушке… – Уоллес невольно понизил голос, вспоминая тот позор. – Я сделал вид, что не расслышал. Тогда вдруг Карнаби обозвал меня лгунишкой, и мы заспорили. Я заявил, что знаю, где зеленая дверь, и могу отвести их всех туда за десять минут. Карнаби тут же поймал меня на слове и потребовал это доказать или получить трепку. Если он когда-нибудь выкручивал тебе руку, ты поймешь мою ситуацию. Я клятвенно заявил, что мой рассказ – правда. Его авторитет в школе был незыблем, разве что Крошоу решался вставить словечко поперек. Короче, Карнаби добился своего. Я перепугался, разволновался, а в результате сглупил и, вместо того чтобы пойти на поиски волшебного сада в одиночку, повел за собой всю компанию. Щеки и уши горели от стыда и унижения, на глаза наворачивались слезы, а за мной топали шестеро грозных, издевательски-любопытных старшеклассников.

Однако белой стены с зеленой дверью мы не нашли.

– То есть?..

– То есть я не смог найти ее, как ни искал. Не нашел и позже, когда ходил один. Насколько помню, все школьные годы искал, но безо всякого успеха.

– А что одноклассники, сильно разозлились?

– Ужасно!.. За «бесстыдную ложь» Карнаби учинил надо мной настоящий трибунал. Помню, как я прокрался домой и тихонько поднялся к себе в спальню, чтобы скрыть зареванный вид. Уснул в слезах, но плакал не из-за Карнаби, а о потерянном волшебном саде, где так мечтал проводить свободные вечера, о добрых женщинах и ожидавших меня товарищах по играм, которым надеялся выучиться вновь, – таким чудесным и забытым играм… У меня не было сомнений, что, не проболтайся я…

Потом в моей жизни наступили тяжелые времена – ночные слезы и бесплодные мечтания днем. Целых два семестра я учился спустя рукава, оценки мои снизились. Помнишь? Ну конечно, как не помнить! Сам же опередил меня в математике, и мне пришлось снова взяться за зубрежку.

3

Мой друг долго смотрел в багровое сердце камина, затем вновь заговорил:

– Вновь я увидел зеленую дверь только в семнадцать лет. В третий раз она явилась мне, когда я ехал к Паддингтонскому вокзалу, чтобы получить в Оксфорде стипендию на обучение в университете. Дверь всего лишь промелькнула перед глазами. Перегнувшись через фартук[158] кеба, я курил сигарету и чувствовал себя, надо полагать, настоящим джентльменом. Как вдруг – стена и зеленая дверь, столь дорогая моей памяти и по-прежнему доступная!

Наши колеса простучали мимо – я был слишком изумлен, чтобы остановить кеб, и, только миновав стену и завернув за угол, ощутил знакомое раздвоение и внутреннюю борьбу. Постучал в маленькую дверцу в крыше и опустил руку в карман за часами. «Да, сэр?» – бодро откликнулся кучер. «Э-э… ничего, – ответил я. – Времени мало, поезжайте!» И мы покатили дальше…

В Оксфорд я поступил и вечером того дня, когда узнал об этом, сидел у камина в родительском доме в своем маленьком кабинете наверху. Похвала отца, столь редкая, и его разумные советы еще звучали у меня в ушах, а я курил свою любимую трубку – солидный «бульдог» истого джентльмена – и размышлял о двери в длинной белой стене. «Останови я кеб, не получил бы стипендии, – рассуждал я, – не попал бы в Оксфорд и перечеркнул все надежды на блестящую карьеру. Что ж, я стал лучше разбираться в жизни!» Сомнения еще одолевали меня, но все же я был уверен, что карьера стоит такой жертвы.

Пронизанный светом волшебный сад и дорогие сердцу друзья ничуть не потускнели в моих глазах, но казались чем-то далеким. Я собирался покорить мир, и передо мной отворилась другая дверь – к желанной карьере.

Уоллес вновь повернулся к огню. В алых отблесках пламени на его лице мелькнуло выражение решимости и упорства, но тут же исчезло.