Дверь в стене

Продолжая беседовать, мы миновали ее. Как сейчас вижу на стене темный силуэт Геркера – надвинутый на лоб цилиндр, выступающий нос и складки кашне, – а следом еще две тени, наши с Ральфсом.

Я прошел в каких-нибудь двадцати дюймах от двери. «Что будет, если попрощаться и войти?» – спросил я себя, но уж очень не терпелось поговорить с Геркером. И вопрос потонул в ворохе других одолевавших меня проблем. «Они решат, что я спятил, – подумал я. – А что скажет публика? „Таинственное исчезновение видного политика!“» Эта мысль перевесила – тысячи мелких светских условностей оказались сильнее.

Уоллес с грустной улыбкой повернулся ко мне.

– И вот я по-прежнему здесь. Да, здесь, – повторил он. – Возможность упущена. Трижды за последний год мне являлась волшебная дверь – приглашение в мир покоя, радости, непередаваемой красоты и такой любви, какая неведома никому на земле… Я отверг ее, Редмонд, и теперь все кончено…

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю, знаю. Теперь мне остается лишь выполнять свою работу, решать все те же задачи, что так властно удерживали меня в судьбоносные моменты. Скажешь, я добился успеха, достойного зависти? Серая, пустая, надоедливая мишура! Вот он, мой успех!

Уоллес с силой сжал в кулаке грецкий орех и протянул мне ладонь с раздавленной скорлупой.

– Признаюсь тебе, Редмонд: боль этой потери уничтожает меня. Уже два месяца, даже два с половиной, я почти не работаю, если не считать самых неотложных дел. Мою душу терзает глубокая, безысходная печаль. А поздно вечером, когда меньше риска быть узнанным, просто брожу по улицам. Интересно, что подумали бы люди, узнай они, что министр, глава одного из самых важных департаментов кабинета, бродит в одиночестве, оплакивая чуть ли не в голос какую-то дверь в какой-то сад?

4

Как сейчас вижу бледное лицо Уоллеса и незнакомый мрачный огонь в его глазах. Сегодня вечером образ друга предстает передо мной особенно ярко. Я сижу, вспоминая его слова и интонации, а вчерашний выпуск «Вестминстер газетт» с заметкой о его смерти все еще лежит рядом на диване. Сегодня за обедом в клубе только и было разговоров что об Уоллесе и его загадочной кончине.

Тело нашли вчера рано утром недалеко от станции подземки в Восточном Кенсингтоне, в одной из глубоких траншей, вырытых для продолжения линии на юг. Опасное место огораживал забор, в котором для удобства рабочих, живущих неподалеку, прорезали небольшую дверь. Два бригадира не договорились между собой, и дверь осталась незапертой на ночь – в нее-то и вошел Уоллес…

Мой разум мутится от вихря вопросов, я теряюсь в догадках.

Вероятно, тем вечером Уоллес возвращался домой пешком, как нередко делал во время последней сессии парламента. Представляю его темную фигуру на опустевшей улице – как он бредет, одинокий, погруженный в себя. Быть может, в бледном электрическом свете станционных фонарей он принял грубый дощатый забор за белую стену? Или роковая незапертая дверь пробудила заветные воспоминания?

Да и в конце концов, существовала ли вообще та зеленая дверь в стене?

Трудно сказать. Я передал эту историю так, как поведал сам Уоллес. Иногда мне кажется, что он стал жертвой случайного совпадения: редкая, пусть и не уникальная галлюцинация привела его в оставленную по беспечности ловушку. Однако в глубине души я в этом не уверен. Можете считать меня суеверным дураком, но я почти убежден, что Уоллес и впрямь обладал неким сверхъестественным даром или чутьем, чем-то этаким, что указало ему под видом зеленой двери потайной ход в иной, лучший и невыразимо прекрасный мир. Вы скажете, что в конечном счете чутье подвело его, – но так ли это? Возможно, здесь мы прикасаемся к глубочайшей тайне, доступной одним визионерам, людям мечты и воображения. Для нас мир прост и ясен, мы видим лишь забор и траншею. В нашем обыденном представлении Уоллес безрассудно шагнул во тьму, в объятия смерти. Но так ли воспринимал их он сам?

1906

Великолепный костюм

Жил-был на свете человечек, которому матушка сшила великолепный костюм. Был этот костюм зеленый с золотом, из материи, сотканной до того искусно, что и словами не опишешь, какой нежной и тонкой она была, и к нему полагался шейный платок – оранжевый, пышный, завязанный под самым подбородком. А пуговицы сияли новизной, что твои звезды. Человечек был горд и доволен костюмом сверх всякой меры и, когда примерил его в первый раз, стоял перед продолговатым зеркалом в таком восторге и изумлении от обновки, что и глаз не мог оторвать.