Двери между мирами

«Смотри, Роланд, не клади свое сердце возле его руки, это было бы ошибкой, – проговорил голос из более дальних глубин его сознания (это был не нервный, хихикающий, стервозный голос человека в черном, и не грубый, хриплый голос Корта; Роланду показалось, что это – голос его отца). – Ты ведь знаешь: то, что он сделал для тебя, он сделал потому, что это нужно для него самого, так же, как ты знаешь, что эти люди – пусть они и Инквизиторы – отчасти или даже полностью правы насчет него. Он слабый сосуд, и причина, по которой они его забрали, не была ни лживой, ни низкой. Не спорю, в нем есть сталь. Но в нем есть и слабость. Он как Хэкс, повар. Хэкс подсыпал яд неохотно… но от этого вопли умирающих, когда у них лопались кишки, не становились тише. И есть еще одна причина остерегаться…»

Но Роланд и без всяких голосов знал, что это за вторая причина. Он видел ее раньше, в глазах Джейка, когда мальчик, наконец, начал понимать, какая у стрелка цель.

«Не клади свое сердце возле его руки; это было бы ошибкой».

Добрый совет. Хорошо относясь к тем, кому придется со временем причинить зло, ты причиняешь зло себе.

«Помни свой долг, Роланд».

– Я никогда его не забывал, – прохрипел он; а звезды лили на землю свой безжалостный свет, а волны со скрежетом накатывались на берег, а чудовища, похожие на омаров, выкрикивали свои идиотские вопросы. – Мой долг – мое проклятие. А проклятым незачем сворачивать с пути!

Он принялся есть мясные бопкины, которые Эдди называл «собаками».

Мысль о том, чтобы есть собачатину, не слишком прельщала Роланда, да и вкус у этих штук по сравнению с рыбой-дудцом был, как у помоев, но разве он имеет право жаловаться после этого дивного напитка? Он решил, что нет. И потом, игра зашла слишком далеко, чтобы вникать в такие тонкости.

Он съел все, а потом вернулся туда, где сейчас находился Эдди, в какой-то волшебный экипаж, мчавшийся по сделанной из металла дороге, полной других таких же экипажей… их там были десятки, быть может, сотни, и ни один из них не был запряжен ни единой лошадью.

Когда фургон с рекламой пиццы затормозил возле них, Эдди был наготове; Роланд у него внутри был еще сильнее наготове.

"Это просто очередной вариант Сна Дианы, – подумал Роланд. – Что там, в шкатулке? Золотая чаша или кусачая змея? И как раз в тот миг, когда она поворачивает ключик и кладет руки на крышку, она слышит голос матери: "Просыпайся, Диана! Доить пора!"

«Ну, так, – подумал Эдди. – Кто высунется? Красотка или тигр?»

Из пассажирского окошка фургона выглянул человек с бледным прыщавым лицом и большими, торчащими вперед, как у зайца, зубами. Это лицо было знакомо Эдди.

– Привет, Коль, – без особого энтузиазма сказал Эдди. Рядом с Колем Винсентом, за рулем, сидел Джек Андолини, он же, как его называл Генри, Старое Чучело.

«Но в лицо Генри его никогда так не называет», – подумал Эдди. Еще бы, конечно, нет. Обозвать Джека в лицо чем-нибудь подобным было бы прекрасным способом самоубийства. Джек был здоровенный мужик с выпуклым лбом троглодита и такой же выпирающей вперед челюстью. Он был женат на родственнице Энрико Балазара… племяннице, двоюродной сестре, хрен ее знает. Его огромные ручищи вцепились в руль фургона, как лапы мартышки, уцепившейся за ветку. Из ушей у него торчали пучки толстых волос. Сейчас Эдди было видно только одно ухо Джека Андолини, потому что он сидел в профиль и не поворачивался.

Старое Чучело. Но даже Генри (который, как был вынужден признать Эдди, далеко не всегда оказывался самым проницательным человеком на свете) ни разу не пришло в голову назвать его Старым Дураком. Это было бы ошибкой. Колин Винсент был, по существу, всего лишь шестеркой, хотя и главной шестеркой. А вот у Джека в его неандертальском черепе хватало мозгов на то, чтобы быть правой рукой Балазара. Эдди не понравилось, что Балазар прислал такую важную персону. Совсем не понравилось.

– Привет, Эдди! – сказал Коль. – Слышно, у тебя неприятности были.

– Ничего такого, с чем я не сумел бы справиться, – ответил Эдди. Он заметил, что чешет то одну руку, то другую – одно из типичных для торчков движений, от которых он изо всех сил старался воздерживаться, пока его держали на таможне. Но Коль улыбался, и Эдди захотелось двинуть по этой улыбке кулаком, да так, чтобы он из затылка вылез. Может быть, он бы так и сделал, если бы не Джек. Джек все еще смотрел, не мигая, прямо перед собой; казалось, что в голове у него ворочаются свойственные только ему рудиментарные мысли; что он видит мир окрашенным в простые цвета спектра и воспринимает лишь элементарные побуждения, и что ничего другого человек с таким интеллектом и не способен воспринять (во всяком случае, так можно было подумать, глядя на него). Но Эдди считал, что за один день Джек видит больше, чем Коль Винсент сможет увидеть за всю свою жизнь.

– Вот и хорошо, – сказал Коль. – Это хорошо.