Двести третий день зимы

У Нюты в животе тоже сразу стало маятно и щекотно. То ли от смущения, то ли от желания пописать. Нюта распахнула пуховик и стянула брюки на мягкой резинке. Кожу бедер тут же обожгло, от снега расходился холод. Нюта присела, в колене неприятно хрустнуло. Подышала, чтобы расслабиться. Но живот все так же сводило. Под Таей уже вовсю журчало, потом перестало, но она продолжала сидеть над сугробом. Спросила задумчиво:

– Как думаешь, какой сейчас день зимы?

В слабом свете фонаря ее кожа казалась болезненно-желтой, а глаза блестели почти лихорадочно. Она смотрела на Нюту так пристально, будто пыталась прочесть мысли. И, кажется, у нее это получилось. Под ее взглядом Нюта особенно остро осознала, что сидит с голой задницей над сугробом. И даже пописать не может. Она поднялась и решительно натянула штаны.

– Наверное, двухсотый. Или около того. Пойдем?

Тая наконец отвернулась от нее и медленно поднялась. С коленями у нее все было в порядке. Застегнула джинсы, одернула куртку. И молча направилась к площадке. Нюта поплелась за ней. Шурик уже закончил вытаптывать обещанный контур. Он даже немного вспотел – сбросил капюшон и утирал влажный лоб. Тент находился практически на уровне его затылка.

Нюта пригляделась. Из вытоптанных линий собиралась какая-то надпись. Разглядеть толком не получалось – длинные линии складывались в буквы, но превращаться в слово они не желали. Впереди нервно хмыкнула Тая.

– Придурок! – сказала она восхищенно.

И буквы наконец собрались. Нюта моргнула. Потом еще раз. Вытоптанное на снегу слово не исчезло.

– Он с ума сошел? – севшим голосом спросила Нюта.

Не у Таи даже, а у ночи, у домов и у слабого света фонарей. Но на вопрос обернулась Тая. Взгляд у нее был все тот же – внимательный, скорее пристальный.

– Ты можешь уйти, если тебе страшно. Это нормально.

Cама она будто бы и не думала уходить. Лицо у нее покраснело от мороза, кожа на обветренной нижней губе шелушилась. Нюта попыталась улыбнуться, но челюсть свело.

– Но ты посмотри, – продолжила Тая. – Просто снег, просто буквы на нем. Пару лет назад это даже детской шалостью не назвали бы. А теперь?

Редкие снежинки путались в ее волосах, словно сдобные крошки или хлопья пепла. Отвести от них взгляд было невозможно. Более трудной казалась только необходимость оставаться на месте, не поддаваться Славику, вопящему внутри: беги, беги, беги!

– Не хочу, чтобы они меня окончательно сделали. – Тая закусила губу и сорвала кожицу, мелькнуло красное. – И чтобы тебя сделали, тоже не хочу.

Она наклонилась над сугробом, куда Шурик бросил рюкзак, открыла его и вытащила бесформенный ярко-розовый шмоток шерсти. Нюта тут же вспомнила тонкие пальцы Вити и острые спицы в них. Тая встряхнула вязаное нечто, и оно приобрело очертание балаклавы.

«Замечательно и крайне преемственно», – ядовито прошептал голос несуществующего Славика. Существующий здесь, конечно, ни за что не оказался бы. Даже если бы не укатил в свое прекрасное далеко, решившее не быть к нему жестоким, как и просили.

– Пойдем, – с нажимом сказала Тая. – Ничего не случится. Обещаю.

Острые клешни в животе заскрежетали, но не сильно. Для приличия, скорее, мол, ситуация небезопасная, но кругом ночь, Шурик – в форме холодовика, лицо будет закрыто. И Тая такая красивая с этим снегом в волосах и отчаянными глазами. Нюта вцепилась в балаклаву. Скинула капюшон, натянула колючую ткань на голову. Она облепила лицо плотным теплом. От ее яркости даже, кажется, начал подтаивать снег у Нюты под ногами. Тая улыбнулась краешками губ, сказала:

– Сегодня двести первый день зимы, я подсчитала.

И шагнула под тент. Нюта – за ней, рывком и задержав дыхание, будто в полынью. Но под тентом оказалось теплее, тише и уютнее, чем снаружи. Добавить огоньков – и покажется, что это детский шалаш, построенный посреди соседского сада где-то за городом. Мама иногда привозила Нюту на дачу к школьной подружке Свете, где был совсем плохонький дом и огромный заросший участок. Нюта носилась между старых яблонь, поскальзывалась на влажной траве и хватала за уши дворового пса. Со Светой она дружила, наверное, лишь ради этих редких выездов. Позже родители Светы продали дачу, и дружба быстро сошла на нет.

– Так, не отлетай. – Тая дернула ее за рукав. – Бери себе Е, я возьму В. Шурик сейчас реагент принесет, чтобы до земли проело. Потом тент снимем – и деру. Ясно?

Нюта коротко кивнула и наступила на нижнюю перекладину огромной, в два шага шириной, буквы Е, вытоптанной Шуриком. Ее следовало углубить, совершая тем самым злостное административное нарушение. А то и уголовное. Нюта облизнула губы, ворс от балаклавы прилип к языку. Е походила на перевернутую щетку, которой мама отряхивала машину от первого снега, пока Нюта ждала на парковке у дома. Она прыгала и оставляла следы всюду, куда могла залезть. А мама ее даже не торопила. И уж точно не писала донос.

– Когда закончишь, на С переходи, – сказала Тая, снова выдирая ее из безопасной коробочки воспоминаний.