Движение Rapid Eye

Жирные, по-идиотски выглядящие ублюдки обоего пола могут стенать по поводу мифа, навязанного СМИ о красоте им подобных, но отлич䐽о выглядящая блондинка шагает туда-сюда по сцене, как пантера в клетке, обязательные высокие каблуки цокают, когда она перепрыгивает через ступеньки. Она, должно быть, танцовщица и спортсменка, что она доказывает, карабкаясь на пожарный шест, держась только ногами, затем кувыркается на подиуме, и приземляется возле замученного жизнью бухгалтера. Он улыбается, когда она встает на голову и раздвигает перед ним ноги, затем бросает ей пятидолларовую банкноту. Двигаясь, танцуя и вращаясь вокруг подиума, она методично отрабатывает свой номер на всей аудитории, кажется все бросают ей пятидолларовые банкноты, точно они вышли из моды.

Это кажется унизительным, неудобным, неприятным и, к тому же разорительным. Я бросаю доллар и ухожу.

Великолепный под калифорнийским солнцем Лос-Анджелес — самый красиво освещенный, невообразимо скучный в мире город, предлагающий пригородные виды непрерывного небытия, доселе не испытанного автором. Ничего удивительного в том, что многие здесь злоупотребляют наркотиками. Я видел прошлое, но оно не спасает. Лос-Анджелес — воплощение старомодной идеи о том, каким должен быть дивный новый город. Как бы ни отвратителен был Голливуд — некое подобие идиллического города, затерянного в море пыльного мегаполиса гигантских фривеев и монотонности остального Лос-Анджелеса. Как и большая часть южной Калифорнии, он заперт в пыльном искаженном временном пространстве, приблизительно в 1972 году. Повсюду Байкеры Дэнниса Хоппера, пытающиеся походить на байкеров Питера Фонды, мчащиеся с прыщавыми крашеными блондинками в безвкусных оборванных розовых и леопардовых майках и белых джинсах в обтяжку. Старый рок несется со всех радиостанций, они гоняют «Jethro Tall», «Doobies», Питера Фрэмптона и неизбежных «Doors», точно завтра никогда не наступит. Все, что произошло в музыке за это время, забыто, отброшено, утрачено. Но эта музыка так подходит Лос-Анджелесу, верно?

Я готов поклясться, что как-то ночью видел покойную Маму Касс, перед тем как свернул за угол и попал в ночной клуб. Войдя внутрь, я понял, что это просто приукрашенный буфет с несколькими стульями, разбросанными по липкому от пива полу и музыкальным автоматом в углу. Звучат «Blokbuster» группы «Sweet» и «School is Out» Элиса Купера, и длинноволосые, тонконогие парни вихляют задницами, прихлебывая пиво в унисон. Нравится тебе это или нет, но это и есть рок-н-ролл по-американски. Какой-то парень спотыкается об меня и заявляет, что ему нравится моя татуировка. Затем улыбается и показывает мне свою. Рисунок почти идентичен, только моя чуть лучше, поскольку она сделана лучшим лондонским татуировщиком, мистером Себастианом (недавно арестованным полицией, которой, видимо, больше не чем заняться, за то, что он делал пирсинг члена). Совпадение убеждает меня, что я совершенно неоригинален. Но для моего нового друга это знак свыше. «Охренительно». «Ага». «Слышь, чувак, это в самом деле охренительно». «Хммм, да, я знаю». «Не, в самом деле, чувак, это охренительно… я говорю в самом деле…».

Оказывается большинство «ребят» только что ходили на «The Cure». Я спрашиваю, где они играли, в «Рокси» или «Виски», ну, разумеется, не в «Голливуд Боул». Нет, «The Cure» только что отыграли перед семидесятитысячной толпой на стадионе за городом. Когда я последний раз виделся с Робертом Смитом, он валялся на земле на площади в Генте, в Бельгии, и пытался одновременно есть жирные чипсы и рассуждать о подтексте «Killing An Arab». Дома, в Хорли, этот приятный нормальный парень, живущий со своей подружкой, возвращается, но для здешних «ребят» он столь же велик, как Иисус Христос, потому что они могут идентифицировать себя с ним. Поскольку я уже пребываю в легком алкогольном тумане, я удивляюсь, что же может быть общего у этих парней со Смитом, который сидит и читает Мервина Пика в Сассексе, затем вспоминаю что-то из «Сумеречной зоны». В тот последний вечер, когда я видел Смита, мы были в клубе с Лол Толхерст, и он весь вечер изводил диджея, требуя поставить Элвина Стардаста и «Ballroom Blitz» «Sweet».

Но Род Серлинг и Артур Кестлер прокляты, и сегодняшние совпадения можно легко объяснить. Поп-культура, татуировки, радар-для-мусора, активизированный пивом и поисками в музыкальном автомате, вот, что мы, британцы, разделяем с Америкой. «Особые отношения», что удивительно, существуют. Политические (Британия по-прежнему более важна для Америки в политическом смысле, чем Германия), экономические (Британия — самый крупный зарубежный инвестор) и, поскольку сорок процентов американцев до сих пор заявляют, что у них не просто британские, а именно английские корни, национально. Но главным образом наши отношения — культурные, и лучше всего они отражены в поп-культуре.