Движение Rapid Eye

Хотя Харинг и Баския могли бы, если кому-то этого хочется, считаться жертвами, загнанными с улиц в галереи Тони Шафрази и Кастелли и нещадно эксплуатируемыми, они были столь же неудачливы, как нищие на улице перед этими галереями, с табличками, на которых написано, что они бездомные и у них ВИЧ. Но они другие, благодаря их личным историям, они стали великими художниками.

Джеффу Кунсу повезло больше. В городе яппи, он — истинный наследник Энди Уорхола.

ПРЕКРАСНЫЙ МИГ — Я покупаю, следовательно, я существую

Джефф Кунс прибыл в Нью-Йорк, закончив художественный колледж в Чикаго в 1976 году. Он получил работу в МСИ — продавал по телефону членство бизнесменам. В 1979 году он понял, что главная художественная форма в Нью-Йорке это то, что Дональд Трамп назвал Искусством Вести Дело и, используя торговые навыки, приобретенные в Музее Современного искусства, он получил работу и стал торговать на Уолл-стрит, быстро разбогатев. Кунс все еще взращивал артистические замыслы, хотя вскоре стал использовать свои деньги, чтобы покупать материал для своих скульптурных композиций. Он использовал такие предметы, как Пылесосы, игрушечные надувные кролики, пластиковые цветы и баскетбольные мячи. Предметы, которые сразу же идентифицируются как присвоенные из «Реальной Жизни».

Как и большинство современных художников, Кунс, как вы понимаете, знает, что значит контекст. И, в нью-йоркском артистическом мире семейных шуток, громогласность и рекламные навыки. Кунс беззастенчиво говорит «Купи Меня», и тебе станет лучше, потому что ты будешь в теме.

Искусство — это еще и хороший пиар для богачей и удачное помещение вкладов для богатых компаний. Так было еще во времена Возрождения, когда флорентийское семейство Медичи, которое было просто непопулярной кучкой денежных мешков, обессмертили себя, заказав Микеланджело роспись храмов, якобы для Бога и Народа. Искусство — отличный способ для баронов-разбойников обелить себя.

Кунс находится на переднем краю банальности, и потому его не выносит большинство критиков. Я считаю, что идея Кунса — отнюдь не новая — по-видимому в том, что концептуально размещенный объект, ситуация, становятся более «реальными», чем оригинальный «реальный» объект, просто потому, что на него смотрят и о нем думают иначе. Современное визуальное искусство приковано к ядру дефамилиаризации. Мир вращается, но не открывается ничего нового. Идеи Кунса отчасти ситуационистские. Или, возможно, весьма уорхоловские.

Как говорил Грейл Маркус, «отвлечение внимания» ситуационистского писателя Ги Дебора интеллектуализирует переприсвоение «реальности», во имя ниспровержения. Любой знак, символ, улица, афиша, картина, книга, любое представление общества, содержащее идею реальности, может быть преобразовано во что-то иное, даже в прямо противоположное.

Ситуационистская идея общества, как «зрелища», фальшивый опыт реальной жизни, воспринимаемой лишь через образы, рекламу, иконы капитализма и технологий, которые остались для зрителя — личности — ощущающей бессилие, означало, что переприсвоение этих образов, этот язык способен не только изменить образы, но расширить восприятие самой реальности. И, если это срабатывает, это интересно, ценно и к тому же провокационно.

Но проблема, с которой столкнулись ситуационисты, не нова. Ничего не меняется. Крест, долларовая купюра, сатанинская инверсия или пустой карман Диггера. И, как доказывал Марк Даунхэм, если Зрелище существует лишь как модель, тогда оно постоянно изменяет собственную последовательность, чтобы примирить перемены и проблемы, что иным путем ставит под сомнение обоснованность концептуального — или контекстуального — искусства, будь это Кунс или Серрано.

Такое искусство больше полагается на теоретическое, нежели на изобразительное, потому что сенсорный аппарат человека устроен так, что он воспринимает такие вещи, как реклама, как единственную реальность, потому что если ты смотришь на рекламу, ты воспринимаешь эту грань «реальности» точно так же, как если бы ты был неандертальцем, поедающим оленя. В отличие от карты, реклама — не только представление о реальности (отражение продукта), но и составляющая часть реальности.

Поэтому вопрос не в вовлечении «реальности». Вопрос в том, чья версия реальности верна. Теперь нам известно, что единственной верной версии реальности не существует. А поскольку реальность не определена, нет и окончательной правды. Только полуправды, виртуальные реальности. Как доказывают нам История, Гитлер и Филип К. Дик, правда — это переменное прилагательное. «Тайная вечеря» в Голливудском музее восковых фигур была физически реальна, но было ли это зрелище — «самым волнующим опытом в вашей жизни»? Представляет ли оно какую-то истинную ценность?

Навязчивая современная художественная идея кажется семиотической, но она с легкостью освобождается.