Двое

А дальше всё случилось как-то быстро. Завьялов ловко затолкал меня на заднее сидение и крепко прижал к нему своим телом. Вздохнуть не получалось, да не особо и хотелось. Хотелось только смотреть. Конечно же, на него. Потому что я тоже скучала. И дело вовсе не в сексе. Я скучала по откровению, которое сквозило между нами в этот момент. Оно было дороже любых других эмоций. Чужой, по сути, незнакомый мужчина в один момент становился до невозможного понятным. И я не могла бороться с чудовищным по своей силе желанием заполучить его целиком. Со всеми мыслями, с желаниями, с целями… с сомнениями, если, конечно, они у него были. И я… так странно… в этот момент я дышала только для него. Чувствовала его близость, его силу, его авторитет. Тут же хотелось покориться и напрочь забыть о собственных амбициях. Странное желание для той, что грезила о свободе. Вот только одно «но»: любые мечты превращались в пыль, когда я летела с ним, когда парила, когда ловила нетерпеливый взгляд и чувствовала жадные касания. Всё это следовало переосмыслить. Только не сейчас. Сейчас силы остались только на то, чтобы получать удовольствие, приглушённо, а, порой, совершенно бесстыдно стонать. Ну и, на то, чтобы прижимать его к себе ближе. Да, этого хотелось особенно.

Когда он резко вошёл в меня, на мгновение ослепила вспышка боли. Она уколола, а потом растеклась обжигающим металлом, который совсем скоро заполнил меня всю. Раздался и эхом облетел салон низкий протяжный стон. Он казался чужим и безжизненным, но, без сомнения, принадлежал именно мне. Стало немного страшно оттого, что со мной делали его прикосновения, но страх неожиданно ушёл, оставляя на своём месте лёгкую пустоту, которая быстро восполнялась. Её вытесняли короткие, но цепкие поцелуи. Её выгоняли мощные беспорядочные толчки. А когда мы всё же поймали общий, критичный по скорости ритм, пустота растаяла окончательно. Я не помнила о неудобстве и жёстком сидении, я не улавливала боли, которую причиняли его пальцы, я словно не замечала того, как в спину впивался высокий подлокотник. В голове в принципе ничего не осталось. Только нелепая мысль: какой же он красивый.

Именно эта мысль выдернула меня в какую-то параллельную реальность. И вместо того, чтобы сосредоточиться на процессе, я словно вылетела в трубу и наблюдала за происходящим с высоты птичьего полёта. Когда безумно приятно и при этом совершенно свободно. Я задевала случайными касаниями его лицо. Буквально кончиками пальцев. Практически неуловимо и в то же время по-особенному трогательно. Подушечки кололись о короткую щетину, создавая растущее напряжение где-то глубоко внутри. Позволив себе больше, я запустила пальцы в светлые волосы. Только сейчас удалось заметить, что они мягкие на ощупь и эти ощущения открывали новые уровни удовольствия и наслаждения. Будто игра, в которой Завьялов ни при каких обстоятельствах не должен распознать мой извращённый интерес.

Мне нравилось прикасаться к его коже. К горячей, упругой. Она покрылась мелкой испариной и так приятно скользила под ладонями. И его дыхание. Сорванное, сбитое… Оно врезалось в меня, на мгновение оставляя разгорячённый след. Почти как поцелуй. Только очень лёгкий, поверхностный.

Оказавшись увлечённой разглядыванием, я пропустила момент, когда оргазм подошёл вплотную и его волна буквально оглушила. Я не успела вдохнуть и сейчас жадно цеплялась за возможность наполнить лёгкие воздухом. Накатила невиданная прежде эйфория. Очнулась я, только почувствовав на себе взгляд. Жадный, властный, по животному опасный.

Завьялов продолжал толкаться в меня, когда я нервно дёрнулась. Сразу стало тяжело: Никита навалился сильнее и больно сжал руками мои ягодицы. Время поцелуев и показательной нежности завершилось, сейчас он двигался к разрядке, размашисто вдалбливаясь в податливое тело. После оргазма я размякла, и никак не удавалось собраться воедино. Я не хотела противостоять и не могла отвечать, потому только принимала его такого. Кончая, Ник смотрел мне в глаза и зло скалился. Так, словно его заводила одна лишь мысль, кто именно сейчас рядом. Это нервировало, но куда больше… вдохновляло. Это возносило на пьедестал и короновало. Никто не умел смотреть на меня так и в один момент Завьялов перестал быть одним из многих. Родной и единственный. Самый близкий. Вот только я оказалась не готова признаться себе в этом открытии и малодушно смолчала.