Двое

Наконец, как раз перед семью вечера Клементс звонит ее лучшей подруге, Фиона Филлипсон – по пятницам она заканчивает наводить справки в семь вечера. Она планирует остаться в участке еще несколько часов, заказать еду, ей не к чему спешить домой, потому что она сейчас не остановилась на середине сезона какого-то сериала, но она не любит звонить людям слишком поздно по пятницам, ведь у других людей есть своя жизнь.

– Вы не замечали изменений в ее поведении? – спрашивает Клементс. Свидетельство Фионы – ключевое, так как она видела Кэйли последней.

– Нет, никаких, но ведь мы уже установиили, что она отлично скрывает эмоции, – резко говорит Фиона, неспособная скрыть злость. – Кто знает, что она себе думала. – Клементс понимает, Фиона обижена. Она считала, что они близки. Лучшие подруги. Все друзья и родственники Кэйли в шоке, осознают, что не знали ее, никто ее не знал. Они, естественно, в ярости. Клементс просто грустно. По ее опыту, те, кого не знают, ранимее всех. И опаснее.

– Ли очень занятая женщина – знаете, никогда не стоит на месте дольше пяти, двух минут, всегда носится, куда-то нужно идти, с кем-то встретиться, что-то сделать, – сообщает Фиона. – Это всегда заставляло остальных чувствовать себя отстающими.

– Это может быть хорошей вещью, – говорит Клементс.

– Да, конечно, может, – отзывается Фиона, будто защищаясь. Детектив узнает этот тон, сочувствует ему. Одинокая женщина, уставшая оправдывать свои решения. Свою участь.

– Полагаю, ее это в конце концов достало. Обман и все остальное. Годы этого, по вашим словам. Может, она просто не могла больше с этим справляться, – бормочет Фиона.

– Значит, вы думаете, что она убежала?

Фиона замолкает. Клементс жалеет, что не ведет этот разговор лицом к лицу. Она хорошо считывает людей и знает, что зачастую многое остается недосказанным.

– Я не знаю. Это один из вариантов, не так ли? Возможно, лучший из всех. – Ее голос надламливается. Значит, она не просто злится, но и беспокоится за подругу? Полицейские, к несчастью, привыкли получать проявления человеческого беспокойства в виде агрессии. Ее не удивляет, когда Фиона бросает разгоряченный вызов: – Разве это не ваша работа, строить обоснованные предположения?

– Наша работа – узнать все, что можем. – Фиона вздыхает. Не совсем ясно, это вздох раздражения, злости или печали. – Есть что-то, что вам кажется значимым? Что угодно, что поможет нам понять ее состояние на то время?

– Она была в депрессии.

– Вы уверены?

– Нет, не уверена. Может, вам стоит поговорить с ее доктором. Думаю, она в какой-то момент принимала таблетки. – Фиона признает это нерешительно, понимая, что предает подругу, не желая изобразить ее в дурном свете. Клементс не осуждает, половина ее знакомых принимают антидепрессанты, закидываются ими, как витаминами, но если Кэйли была в депрессии и принимала таблетки, ее нужно классифицировать как уязвимого человека и тогда, возможно, дело о ее исчезновении станет более неотложным.

– Это полезная информация, я так и сделаю.

– Я помню, как она однажды говорила, что больше ни в чем не видит радости. Что она слепа к ней.

Клементс не знает, как задать вопрос, но и не представляет, как может его избежать. Время на исходе. Локдаун может начаться с понедельника. Могут появиться другие, более приоритетные дела. Это пугающая мысль, но локдаун может привести к увеличению домашнего насилия. Она не сможет сфокусироваться исключительно на этом деле, когда объявят карантин. Не без тела. Но и не хочет обнаружить тело.

– Думаете, она могла покончить с собой? – спрашивает Клементс. Она пытается говорить нейтральным тоном. Любой намек на сочувствие, эмпатию, шок или осуждение, может повлиять на ответ. Она хочет знать, что думает ее лучшая подруга.

– Не хочу об этом думать, но это возможно и, может…

– Может, что?

– Ну, может, это лучший вариант. Чем если кто-то ее схватил. Если кто-то ей навредил.

25

Кэйли

Четверг, 19-е марта

Я просыпаюсь, потому что ощущаю движение. Нехватка еды сделала меня медленной, и мне удается полностью прийти в сознание только когда я слышу захлопнувшуюся за ним дверь. Возможность определить, который из мужей сделал это со мной, утрачена. В одно мгновение я уверена, что это Марк, обвиняющий меня в безразличии к мальчикам. А в другое я думаю, что это Даан винит меня, что я беспокоюсь только о себе. Я не знаю. Я не могу концентрироваться достаточно долго, чтобы нормально обдумать теорию. Я такая голодная. Такая напуганная. Я вижу еще один поднос с едой и водой. Тяну свой джемпер вниз. Пытаюсь прикрыться. Я не скромничаю, в этом нет смысла – оба мужчины наслаждались этими частями моего тела много раз, и к тому же я теперь одна в комнате, но моя обнаженность и вонючее ведро дают мне ощущение, что я уязвима, как запертое в клетке животное, с которым плохо обращается дрессировщик.