Двое

Оли перебирает пальцами визитку и упаковку антисептика для рук. Может, пора позвонить? Наверняка в этом нет необходимости. Все и так уже знают о Даане Янссене, поэтому признание Оли, что он знал о ее другой жизни, не поможет, оно, скорее всего, только создаст ему проблемы. Полицейская сказала позвонить, если будет что-либо, дающее понимание состояния Ли в тот момент. А то, что он несколько месяцев знал о ее обмане, никак не проливает свет на ее состояние, не так ли? Хотя, возможно, это кое-что говорит о его собственном. Он поеживается. Это последнее, что он хочет делать. Но ему хочется, чтобы они повнимательнее присмотрелись к этому Даану Янссену. Полицейские наверняка этим и занимаются, верно?

31

Кэйли

Суббота, 21-е марта

Мне нужно попить и поесть. Особенно попить, тело может неделями жить без еды, но всего несколько суток без жидкости. Свет проскальзывает сквозь щель между досками, знаменуя очередной день. Суббота? Время управляло всеми моими действиями, я так долго жила по строгому расписанию, с кучей встреч и обязательств; отсутствие этой опоры толкает меня в пропасть. Я почти привыкла к вони из ведра. Доказательство моей нечистоты и слабости. Меня пугает, к чему я могу привыкнуть.

Я бы хотела, чтобы все оставалось неизменным, в странной обманчивой невесомости, созданной мной. Я знаю, что жила не по законам, но ведь законы это просто что-то, написанное людьми – зачастую очень давно – и передаваемое из поколения в поколение, требующее послушания. Кто вправе утверждать, что женщина может любить только одного мужчину?

Наверное, мужчина.

Иногда мне казалось, что я не только нарушала человеческие законы, но и физические. В моей жизни не было гравитации. Я витала в невесомости. Я отказывалась признавать, что у каждого действия есть соразмерное противодействие. Мне придется платить за каждый момент блаженства. Я бессильно шарю руками по подносу: потемневшая половина банана, вода на дне бутылки. Взяв банан, я спугнула муху. Она с жужжанием удаляется и я мимолетно задумываюсь, как она здесь оказалась. Я когда-то читала, что почти каждая муха, садящаяся на еду, также блюет на нее, но мне все равно. Я слишком голодная для этого. Я медленно ем, тщательно прожевывая каждый кусок. Я прислушиваюсь, пытаясь уловить звук шагов или печатной машинки. Ничего.

День ползет. Он не приносит ни воды, ни еды. У меня так пересохло во рту, что начинают трескаться губы. Печатная машинка остается безжизненной. Мне хочется снова услышать ее стук. Я вспоминаю о временах тайных переписок в WhatsApp с одним из мужей, пока была с другим. Если я была с Дааном и видела, что Марк «печатает…» мой желудок сжимался от любви и тревоги. Я всегда опасалась, что в сообщении будет говориться о какой-то проблеме: больном ребенке, утерянной домашней работе, разногласиях с учителем. Когда я была с Марком и видела, что Даан «печатает…», в животе плескались любовь и сладкое предвкушение. Я мечтаю о перестуке клавиш. Как подопытную крысу, меня натренировали реагировать на звук печатной машинки, и я осознаю, что мне хочется, чтобы мне бросили вызов. Заставили отвечать за свои действия. Это было бы чуть ли не облегчением.

Я расстроенно пинаю стену, противоположную двери. Это чертовски сильный пинок. Боль отдается в ноге, пробирается до бедра, и я тут же жалею об этом. Но потом я замечаю выбоину в стене. Я проделала выбоину в стене! Я удивленно таращусь на нее. Пробыв столько дней слабой и бессильной, я ощущаю прилив воодушевления. Я сделала выбоину в гипсокартоне. Что-то изменила! Я пинаю стену снова и снова, сначала носком, а потом разворачиваюсь и продолжаю колотить ее пяткой. Затем я ложусь и ударяю двумя ногами в стену, потому что это кажется еще более действенным. После полудюжины ударов я слышу, как трескается гипсокартон. Стена начинает будто бы оседать и складываться передо мной. Я смеюсь, удивляясь, насколько гипсокартон легкий и хрупкий. Я начинаю раздирать стену на куски. За ней обнаруживается пустота, отгороженная еще одной стеной. Ее я пробиваю относительно легко, и вот уже могу просунуть руки в новое пространство. Я начинаю тянуть за гипсокартон, отрывая куски побольше, пока в стене не образуется достаточно большая дыра, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.

Она больше моей. Я полагаю, изначально это была спальня. Но, как и в комнате, где держат меня, стены оштукатурены и обклеены обоями, но полы бетонные, а мебели нет. Ремонт в процессе. И все же это простанство, наполненное менее зловонным воздухом. Я приближаюсь к новой комнате, насколько хватает цепи, и глубоко вдыхаю. Всхлипываю от облегчения и радости, но я слишком обезвожена, чтобы пустить слезу. Моя грудь порывисто вздымается из-за сухих рыданий. Я так рада этому успеху. Я никуда не могу деться, даже если увеличу дыру, потому что я прикована, но это кажется достижением, изменением. Это придает мне ощущение контроля и, может, даже надежды.