Двое для трагедии. Том 1

После того, как я избавился от трупа и убедился в том, что уничтожил все следы моего преступления, я добрался до дома Владиновичей так же незаметно, как и покинул его. Попав в свою комнату тем же путем, каким уходил, я пошел прямиком в душ, чтобы смыть с себя отвратительные воспоминания и запах крови и костра. Затем я почистил зубы, чтобы во рту не осталось вкуса крови, и надел новую чистую рубашку. Едва я застегнул последние пуговицы, как услышал тихий стук в дверь.

Я открыл: на пороге стояла Вайпер. Она держала в руке свечу – бледная, с покрасневшими глазами, говорившими о том, что она плакала из-за меня.

– Седрик! Тебе лучше? – срывающимся шепотом спросила она. Свеча в ее руке задрожала.

Я понял, что Владиновичи-старшие уже спали, и лишь Вайпер не спала и ждала момента, чтобы узнать, стало ли мне лучше. Но я не мог разговаривать с ней – я чувствовал себя негодяем, грязью, я хотел провалиться сквозь землю.

– Да, Вайпер, не беспокойся и ложись спать, – только и смог сказать я твердым, нетерпящим возражений голосом. – Завтра я все тебе объясню.

– Хорошо, – тихо сказала Вайпер. – Спокойной ночи. – Она медленно пошла в свою комнату.

Я возненавидел себя еще больше: я грубо прогнал ее, и теперь она будет мучиться всю ночь и думать о том, что она сделала не так, чем заслужила мой строгий тон.

– Я люблю тебя, – сказала Вайпер перед тем, как закрыть дверь в свою комнату.

– И я люблю тебя! – с горечью, тихо сказал я, но она уже закрыла дверь и не услышала моих слов.

Вновь заперев дверь, я рухнул в постель, проклиная себя и свою вампирскую сущность.

***

Седрик ушел. Точнее, сбежал.

Я была в ступоре. Передо мной все еще стояли его глаза, горящие лихорадочным огнем. Седрику стало плохо – у него начался какой-то приступ, но он не дал мне помочь ему. Но почему он не рассказывал мне о том, что у него бывают такие приступы? Почему он скрывал их? Может, он стыдился признаться в этом, думая, что я могу посчитать его больным и неполноценным? Если это так, то как же плохо он знает меня!

Мне стало дурно: голова закружилась, в глазах потемнело. Я ничего не понимала, не могла сосредоточиться, не могла понять, почему я стою и смотрю на пустую лестницу, по которой только что поднялся на второй этаж Седрик. Как сквозь туман я услышала голос мамы, звавший нас обедать, и машинально побрела в столовую. Но, вместо столовой, я вдруг оказалась во дворе, села на старую деревянную скамейку и, облокотившись на ее спинку, закрыла глаза, чтобы забыться, ничего не видеть и не слышать.

«Получается, я ничего не знаю о Седрике. Почему он не сказал мне? Почему не позволил мне помочь, не позволил остаться с ним? Почему он приказал мне не тревожить его и оставить его наедине с собой? Он не доверяет мне?» – пронеслось в моей голове, и я поморщилась, как от боли.

Вдруг чье-то прикосновение к моей ладони вернуло меня в реальность.

Я открыла глаза, и дневной свет ослепил меня: рядом со мной на скамейке сидел мой отец, положив свою руку на мою.

– Это ты, папа, – тихо сказала я.

– Ты замерзла, – сказал отец и, сняв с себя дутую куртку, заботливо закутал меня в нее. – Почему ты сидишь здесь одна? Где Седрик?

– Мне не холодно. Я вообще не чувствую холод, – ответила я, не взглянув на него.

– Что случилось? – обеспокоенным тоном спросил отец.

Не знаю, что отражалось на моем лице, но отец понял, что мне было плохо.

– Я в порядке, – попыталась соврать я.

– Вы поссорились? – тихо спросил он.

– Нет, что ты. Седрик очень устал в дороге. Он всю ночь не спал, но сейчас очень захотел спать. Он передал вам с мамой самые искренние извинения и ушел наверх, – вновь солгала я.

Я не желала рассказывать отцу о том, что Седрику стало плохо. Зачем? Чтобы отец посчитал его сумасшедшим или слабаком?

– Конечно, пусть отдыхает, – спокойным тоном отозвался отец.

– И я тоже прилягу, – еле слышно, скорее себе, чем ему, сказала я.

– Да, иди в дом. Ты замерзла, – еще раз сказал папа.

Улыбнувшись отцу, я поднялась на ноги и взглянула на окно комнаты, в которой сейчас был Седрик. К моему удивлению окно его комнаты было распахнуто настежь. Я с тревогой подумала о том, зачем Седрику понадобилось открывать окно в такой холод, но не смогла ничего придумать, чтобы оправдать это, кроме как, что ему захотелось подышать свежим воздухом.

– Я пойду, – тихо сказала я, сняв с себя папину куртку и отдавая ее ему.

Поднявшись в свою комнату, я действительно легла на кровать и укрылась теплым одеялом. Но я не спала, а лежала на боку и смотрела в окно, за которым редкими большими хлопьями падал снег. За окном потемнело. По моим щекам медленно скатывались слезы, падая на одеяло и впитываясь в него.

Седрик попросил не беспокоить его. Попросил? Приказал! И я терзалась мыслью: нарушить ли свое обещание и проверить, как он там? Или подождать до утра, пока он не выйдет сам?

Наконец, чувство страха за его здоровье победило во мне страх перед последствиями. Я должна была пойти к нему: а вдруг он лежал без сознания? Вдруг он упал посреди комнаты, а я, как дура, боюсь пойти к нему? Ведь он заперся уже много часов назад и ни разу не вышел.