Двое: я и моя тень (СИ)

По какой-то причине говнюк, хозяин бара, решил, что очень умно устраивать по пятницам красные вечера.

Колокольчик снова звякнул, и в бар вошла небольшая компания. Мужчины огляделись, пожёвывая в зубах сигареты, и один из пришельцев хлопнул ладонью по столу, а когда отнял её, оставил на стойке мятую двадцатку. Бармен без слов сгрёб её и поставил перед посетителями четыре пива и бутылку недешёвого виски. Четыре рюмки встали в ряд, как ночные бабочки для смотра. Один из парней как бы невзначай потянулся за пазуху, и между пальцев блеснул пистолет. Бармен бросил быстрый взгляд на оружие и ушёл к следующему посетителю.

Кейси небрежно поставил пустую бутылку на пол, и она со звоном опрокинулась, покатилась между стульями. Кто-то пнул её. Стекло жалобно треснуло. Кейси подставил крышку к краю стойки и стукнул ладонью по крышке, — бац! — жестяной помятый кружок упал под стул, и гомон голосов украл его тихий звон.

— Ну и где она? — Кейси отхлебнул и громко рыгнул. — Эта сука мне должна.

— Тебе должна? На рожу мою посмотри. Видишь эту, мать её, царапину? Из-за сучки меня та курва раскрасила. Врезала, блядь, по лицу. Ничего… Придурок скоро её привезёт. Видел бы ты этих двоих. Придурок и его сучка.

— Нахер он нам тут нужен, Боб? — вспылил Кейси.

— А, брось, — отмахнулся Боб. — Загасим дистрофика. Я всё улажу.

Он бросил на стойку смятые купюры и свистнул бармену. Тот достал из-под стойки ещё бутылку пива и поставил перед Бобом.

Кто-то прошёл мимо и толкнул его, пиво горькой волной выплеснулось на стол и попало на рубашку. По серой ткани поползло тёмное пятно, угрожая оставить пахнущий солодом след, липкий и мерзкий на ощупь. Боб схватил салфетку, промокнул пятно и выругался. Бумажная салфетка полетела под стул.

— Высматривай девку, не проморгай, а я пойду отолью.

Тусклый свет в туалете не лез похотливой девкой, не забирался за шиворот и не целовал в губы. Он скорее напоминал вышибалу в забегаловке или пьяного дебошира.

До раковин стены были выложены чёрной плиткой, покрытой слоем грязи и мочи, а выше зеркала — зелёной, за годы существования бара шпана исписала её всякой похабщиной. Как на заказ взгляд выхватил надпись, выведённую чёрной помадой: «Пососу». И номер телефона. Боб зашёл в кабинку и поморщился: воняло как в утробе сифилисной потаскухи.

Он стряхнул капли с члена и, брезгливо разглядывая обоссанный пол вокруг толчка, спрятал его в брюках. Бумаги, чтобы вытереть руки, не было, и Боб подошёл к раковине. Сначала долго рассматривал своё лицо в замызганном зеркале, ковырялся в зубах и наконец включил воду. Сплюнул в раковину и, не смывая пивной харчок, растёкшийся кляксой, ополоснул лицо.

Дверь в туалет тихо скрипнула. Боб усмехнулся, увидев около крана те же надпись и телефон. «Пососу». Он похлопал себя по карманам и выругался, вспомнив, что сегодня не его смена, а значит, и блокнот с ручкой он не взял. А в гражданской одежде он не таскал с собой ни одной сраной бумажки. Боб поправил галстук-бабочку и снова сплюнул. Ладно, сучка ему сегодня пососёт, она ему должна за расквашенный нос, так что пусть отрабатывает, а потом, так и быть, он ей присунет в задницу.

Боб глянул на часы: четыре двенадцать. Гадёныш опаздывал на четверть часа.

***

Джокер улыбнулся, и нарисованные уголки его улыбки потянулись вверх, застыв в оскале. Холодный безжалостный свет коснулся его красного пиджака и осел на нём, впитался, будто поприветствовал и поблагодарил. Ощущался сквозняк, и лёгкий ветерок преданно потёрся о соскучившиеся по крови пальцы. Джокер удобнее перехватил лом и шагнул к раковине. Грязную комнату опалила внутренняя мелодия, полившаяся из самой души. Джокер глубоко вздохнул и подхватил её, растягивая слова:

— O-oh my lo-ove, my darli-ing… I’ve hungered for your touch…*

Боб закрутил кран и отряхнул воду с пальцев.

— Какого хрена, чувак? Ты ссать пришёл или петь?..

Он обернулся, и злобное выражение застыло на его лице, впечатавшись в сальные поры, в рану, закрытую мерзкой тёмной-бурой коркой. В единственном глазу Боба блеснул было страх, но тут же сменился яростью. Он оскалился и наклонил голову вбок, облизнул губы.

Джокер улыбнулся в ответ, пожал плечами и рассмеялся.

— Привет, Боб! Пришло время сдо-охну-уть!

Он качнул головой, и зелёные волосы рассыпались по плечам, блеснув в тусклом свете хищных ламп. Джокер раскинул руки в стороны и повёл плечами. Поступь лёгкая, напряжение нарастало, и шаги всё больше походили на ломаный, но при этом связный, стройный танец, наполненный чувством сладкой мести, замысловатым ритмом и тайным смыслом. Боб на секунду замер, завороженный танцем Джокера, сжимавшим в руке лом: словно продолжение руки, он тоже звенел и искрился от переполняющей его музыки, которую источал Джокер.

Шаг. Другой.

Губы Джокера расплылись в улыбке и подхватили стройные слова, звучащие угрозой, несмотря на романтику, наложенную на них временем и создателями:

— …God speed your love to me…*

— Блядь! — опомнился Боб, но успел лишь закрыться ладонью.