Двое на краю света

И тогда я начала петь ей те песенки из детства, которые когда-то пела она мне, я обнимала ее, поглаживала по голове и тихо пела, а она улыбалась и подпевала мне шепотом. А потом перестала подпевать, но продолжала улыбаться загадочной джокондовской улыбкой… и запищали приборы, оповещая об остановке ее раненого сердца.

А я все пела и пела ей песенку и говорила, как я ее люблю…

Из похорон Глории устроили целое шоу, которое, как известно, обязано продолжаться. Репортажи о безвременной кончине самой красивой и самой известной светской леди прогремели чуть ли не по всем каналам, и не только нашего, но и зарубежного телевидения, не говоря уж про прессу.

В организации похорон я практически не участвовала, все на себя взял адвокат и другие добровольные помощники. Папа очень тяжело пережил смерть Глории, мама неожиданно, но временно перестала что-то играть и изображать, и они держались с отцом друг за друга в этом своем родительском горе.

Глория, одетая в великолепное роскошное платье от известного кутюрье, была так прекрасна, как сказочная принцесса, которая, казалось, просто заснула и утопала в море, в океане цветов, что всё несли и несли пришедшие проводить ее люди.

Мужчин было очень много, Филипп приехал из Франции и рыдал, не отходя от ее гроба. Они все плакали, по-настоящему, без ложной горделивости или скромности, не стесняясь своих чувств, плакали любившие и боготворившие ее мужчины.

И подходили ко мне, теперь уж не было смысла скрывать наше родство, и давали свои визитки, и требовали обращаться по любым вопросам, и клялись в память о ней, великой Глории, сделать для ее родных все, что потребуется. Никто не верит похоронным обещаниям, это всегда просто красивые слова, но почему-то я поверила большинству этих мужчин. Кстати, одно обещание они уже исполнили: нигде в прессе и у репортеров на телевидении не прозвучало, что я ее сестра, – таким образом, меня и Архипа оградили от навязчивых журналистов, лезущих в жизнь людей без спроса. Да и я старалась в объективы фотокамер не попадать.

Год прошел, а мне все еще больно, хоть она и просила меня не рвать душу и сердце. Я постараюсь, но пока мне одиноко и плохо.

У нас с ней не было близких подруг – для таких исключительных женщин, как Глория, это невозможно – женская зависть неизбежна в ее случае, а мне в них не имелось надобности, у меня всегда была она, во всех ипостасях – сестра, в чем-то мама и самый близкий человек.

Трудно привыкнуть жить без нее, но я ей обещала и стараюсь.

Поняв, что растеребила воспоминаниями душу и точно сейчас не смогу заснуть, я тихонько встала с койки, оделась в темноте на ощупь и отправилась в кают-компанию.

Так как на борту находились ученые, люди увлекающиеся, особенно когда дело касается их науки, и частенько засиживающиеся по ночам, специально для таких ночных «сидельцев» в буфетном закутке оставляли воду в бутылках, бутерброды и всяческие закусочки в холодильнике, а на барной стойке электрический чайник, чай с кофе. Там же лежал прейскурант на это добро и стояла большая стеклянная банка, куда складывались денежки за ночное самообслуживание.

Я решила попить чайку и обнаружила баночку меда, задвинутую в угол барной стойки, включила чайник и, ожидая, пока он нагреется, принялась искать в прейскуранте стоимость меда.

– Его там нет, – услышала я знакомый голос, уж и не знаю, до радости ли или до боли знакомый, раздавшийся из дальнего угла. А я его и не заметила, когда вошла, да я и не смотрела по сторонам, погруженная в собственные непростые мысли. – Это ребята-океанологи тут сидели, спорили о вчерашнем погружении, а мед к чаю себе принесли, – пояснял Краснин, вставая с самого дальнего в зале диванчика и подходя ко мне, – и всех им угощают.

– Спасибо ребятам-океанологам, – отозвалась я несколько вяло.

– Что-то случилось? – спросил Краснин, подходя ко мне совсем близко.

– Да нет, просто не спится, – вздохнула я и поинтересовалась: – Чай будете?

– Давай составлю тебе компанию, – согласился он.

Ах, понятно – мы снова на «ты», когда наедине. Ладно, я осознала наконец предложенную концепцию общения.

Я заварила зеленый чай в пакетиках в две кружки, нашла симпатичные маленькие розеточки, положила туда мед. Краснин помогал без моих просьб и комментариев – нашел небольшой поднос, куда все и расставил, достал еще откуда-то сухое галетное печенье, сунул деньги в банку и, указав мне жестом «идем», сам взял поднос и пошел к тому дивану, на котором расположился до моего появления.

На круглом столике стоял его ноутбук, лежали какие-то бумаги и еще несколько сколотых документов рядом на диване, Павел Андреевич устроил там поднос и принялся убирать ноутбук и бумаги со стола, освобождая место для нашего ночного чаепития. Я расставила чашки и розетки, тарелочку с печеньем.

Продолжая хранить непонятное молчание, мы отпили пару обжигающих глотков, каждый из своей кружки, я занялась намазыванием меда на печенье, сосредоточившись на этом процессе и чувствуя непонятную сковывающую неловкость.

– Так почему ты расстроена? – нарушил затянувшееся молчание Краснин.