Двое в новом городе

— Пожалуйста, будь сегодня кавалером, — сказала Виолета, когда мы устроились за круглым столиком у фонтана. — Очень неловко себя чувствую с этими цветами, — добавила она.

Я ей не поверил. Торжество, которым светилось ее лицо, гордые взгляды, какими она окидывала соседние столики, говорили совсем о другом.

— Ужасно люблю цветы, иначе не взяла бы их с собой.

Она попросила официанта поставить букет в огромную вазу, красовавшуюся у входа в сад. Официант засмеялся, но выполнил ее каприз. Даже больше — перенес вазу к нашему столику. Окружающие таращились на нас, я чувствовал себя как на сцене.

— Невероятный успех, — проговорила она, не отрывая взгляда от цветов. — Вот что значит вложить в исполнение чувство, искренность… В искусстве все мои радости. Не знаю, что бы я делала без него… «Я жажду высоты, простора для полета!..» Как хорошо он это сказал. — Она помолчала, потом задумчиво, словно меня вовсе и не было рядом, добавила: — «Коль выпадает радости момент, всегда я знаю, что тому причиной, но никогда не знаю, почему вдруг скорбь заполонит всю душу…» Тебе не доводилось испытывать такое?

— Извини, не понял, о чем речь, — виновато сказал я.

Она поморщилась, но снисходительно меня простила. В сущности, вслух даже ничего не было сказано. Я прочел это в ее красноречивом взгляде. И спросил себя: «Что ты здесь делаешь? Почему не уйдешь? Что тебя связывает с этой женщиной? Прошлое, настоящее, будущее?.. Или одиночество?..»

Я заказал бутылку вина и жаркое. Виолета не обращала внимания на мои хлопоты, она снова занялась цветами, с которыми у нее, видите ли, столько общего. Я ей прощал это ребячество — для меня было важнее, чтобы не угасла ее радость, и потом — пусть лучше забавляется цветами, чем занимается мной. Но когда мы распили бутылку, Виолета вдруг погрустнела, попросила принести еще одну, объявив, что желает пьянствовать весь вечер. Поначалу я не понял, в чем причина такой резкой смены настроения, сильно меня озадачившей, но все стало ясно, когда в нескольких шагах от нашего столика я увидел своего однофамильца — Евгения Масларского. Он танцевал с разбитной блондинкой, весело, с каким-то даже вызовом смотревшей ему прямо в глаза. Я остро почувствовал состояние Виолеты, от всей души пожалел ее. Меня так и подмывало встать и надавать пощечин этому нахалу, который торчал тут, будто жердь. Значит, его уже выпустили из милиции? И он не замедлил подцепить красотку, приперся сюда да еще так вызывающе держится. У этого типа какое-то пристрастие всякий раз появляться с новыми и новыми женщинами. Небось хочет показать свою неотразимость и пустить пыль в глаза другим мужчинам. Просто зло берет!

Виолета, хоть я ни о чем и не спрашивал, принялась объяснять, что у нее не было ничего общего с этим дураком. Я ответил, что не собираюсь упрекать ее в чем-нибудь, но она даже не дослушала, заявила с желчью, что совсем не трудно понять, о чем я думаю. Почему-то она решила разрядить свою злобу на мне, будто с блондинкой танцевал я, а не Евгений Масларский. Обидно, я ведь не заслужил этих несправедливых упреков. Тем временем она продолжала:

— Не думай, что я не заметила тебя той ночью, когда ты, как затравленный заяц, метался возле Марицы. Чего ты там искал?

Я так и обмер, наверное, даже побледнел. Вот уж не ожидал столь внезапного нападения! Я пробовал было возразить, но она положила мне руку на плечо и сказала, чтобы я не волновался, поскольку это не имеет для нее никакого значения: она человек свободный и скрывать ей нечего.

— У меня нет абсолютно никаких обязательств перед кем бы то ни было!.. А с тобой мы еще десять лет назад все выяснили, как говорится, подбили бабки… И лучше стало, разве не так?

Она с ожесточением смотрела на меня:

— Если хочешь знать, я многое пережила за эти десять лет, но не отчаялась!.. Не думай, что я плакала. Нет, ты меня не знаешь! Я очень злая. И я не плачу.

Я понимал, что ее ожесточение вызвано прощелыгой, который все еще толокся возле нас со своей блондинкой. Да и красотка эта танцевала как-то вызывающе, будто чувствовала присутствие Виолеты. Эта скрытая до поры до времени драма, невольным участником которой оказался и я, с каждой секундой нарастала. Я предложил Виолете перейти в зал: здесь, мол, становится прохладно, вон и она зябко поеживается.

— Наоборот, здесь жарко, и мне очень, очень тут нравится! — ответила она и нарочито громко рассмеялась, чтобы все слышали. Но, видно, только Векилов и услышал — он оглянулся в нашу сторону и грустно покачал головой, явно разгадав причину столь неожиданного смеха. Виолета резко повернулась к Векилову спиной, попросила налить ей вина. Я поспешил выполнить ее просьбу, опасаясь, как бы она не выкинула еще какой-нибудь номер.