Двое в новом городе

— У меня никого нет на целом свете, понимаешь? — говорила она охрипшим, измученным голосом. — Приходилось самой себя защищать, и я защищалась, понимаешь? Он был так нахален! Тем не менее я устояла.

Она опустила голову, чтобы я не видел ее глаз, но шла довольно бодро, хотя и проиграла битву с Евгением Масларским. Я изредка поглядывал на нее, поражаясь, что вопреки всему случившемуся она еще способна сохранять гордость, глубоко запрятав обманутые надежды.

— Я хотела перевоспитать его, сделать из него человека, — продолжала она, стараясь не отставать от меня. — Ведь он способный парень. Учится заочно на инженерно-механическом факультете, но уже целый семестр, по сути дела, не занимается, не сдал ни одного экзамена. Из-за меня, говорит. Я этому не верю. Он слабохарактерный. Не люблю таких людей. Полная противоположность тебе.

— Ну, уж ты скажешь!

— Нет, у тебя есть воля, ты упорный, настойчивый, а он будто кусок глины или пластилина — лепи что хочешь… Улыбнется ему какая-нибудь — он уж и готов, распустил хвост веером. Я ему говорила: «Так у нас дело не пойдет: или ты со мной, или с другой…» Пробовала беседовать с ним об искусстве — тупость невероятная. Даже вспомнить страшно, до чего он невежествен… Представляешь, он собирался избить кадровичку, когда его исключили из комсомола, — втемяшилось ему, что это она всему причиной. А она, как я потом выяснила, даже понятия о нем не имела. Он стал просто невыносим, и люди совершенно справедливо отвернулись от него. Таким не место в нашем комсомоле… Там были и ты, и я, а для таких, как он, не должно быть места! И правильно, что его вышвырнули вон!.. К сожалению, я была в него влюблена. Ты не знаешь, что такое любовь. Как говорится, любовь зла — полюбишь и козла… Прости, пожалуйста, за откровенность. Ведь между нами пролегли десять лет, и если не теперь, то когда же еще откровенно высказать все друг другу?

— Это, конечно, верно.

— Да, полюбила его. Может, из-за того, что просто не могла больше оставаться одна, понимаешь? Я очень, очень одинока… А из него мог бы получиться неплохой человек, попади он в надежные руки.

— Почему же ты не попыталась?

— Пыталась, да безуспешно. Он оказался для меня пробным камнем, я поняла, что стала инвалидом за эти десять лет.

— Ну что ты такое говоришь, Виолета!

— Да, именно так. Мне все ясно. Я устала. Меня уже ничто не радует. Даже эта звездная ночь мне безразлична. А помнишь, как бывало прежде? И луна, и розы — все меня волновало… Теперь же это вроде бы и ни к чему? А в чем причина? Спрашиваю сама себя и не могу найти точный ответ. Может, постарела?

— Ты преувеличиваешь, Виолета.

— Нет, я очень хорошо знаю свою душу.

— Да, конечно.

— Последняя моя надежда — книги… Извини, пожалуйста, что отнимаю у тебя время всем этим, но…

— Говори, говори.

— Я ведь неделями молчу, будто приговоренная к казни. Никому не смею рассказать о наболевшем. Может, оттого я так хорошо читала нынче вечером. Хорошо, верно?

— Отлично, Виолета. Ты прирожденная артистка!

— Не надо преувеличивать.

— Но это правда!

— Тут, конечно, заслуга поэта, а не моя.

Она замолчала, но я видел — лицо у нее посветлело. Как утопающая, она ухватилась за соломинку, протянутую мной, и теперь пыталась выбраться на берег. Мне очень хотелось помочь ей, как сестре, попавшей в беду, потому что нам нечего было с ней делить, кроме одиночества.

Мы и сами не заметили, как добрались до квартала, где жила Виолета. Новые черепичные крыши безмолвно горбились под звездным куполом. Чисто по-деревенски перекликались из своих дворов собаки. Сюда и мне предстояло перебраться в самом ближайшем будущем. Где-то здесь неподалеку домик Лачки. Тихо вокруг. Мы тоже примолкли, словно опасаясь разбудить спящих. Итак, все ясно: люди не могут жить в одиночестве. А когда они вместе, им тоже бывает трудно. Как же тогда строить свою жизнь, чтобы быть счастливым? И, в сущности, что оно такое — счастье? Одиночество? Я почувствовал, что она плачет. Слезы, сдерживаемые так долго, теперь прорвались из глубин ее сердца. Как ей помочь? Совершенно очевидно, что она терзается не одной лишь ревностью. Есть какая-то более серьезная причина, которой и вызваны эти слезы. Только узнать мне ничего не удалось — Виолета отмалчивалась. Похоже, она сожалела, что сказала и так слишком много. Даже обрадовалась, когда мы подошли к ее дому. Среди других он ничем не выделялся — кирпичный, с террасой и балкончиком, во дворе колонка, виноградные шпалеры. Над нами мерцали звезды. Виолета вздохнула, поблагодарила меня за то, что проводил ее, а потом попросила забыть обо всем, что она сегодня наговорила. Это, мол, от усталости, плоды фантазии. Я, конечно, обещал выполнить ее просьбу. Она подала мне руку, заметив при этом, что Лачка живет через два дома от нее.

— Твой трудолюбивый хозяин, — желчно сказала она, — отнял у меня по меньшей мере лет пять жизни!.. Сплетни, пересуды… Чтоб ему ни дна ни покрышки!..