Двое в океане

— Видите ли… в Риме на старом кладбище Верано похоронен близкий мне человек…

Глава восьмая ПОНЯТЬ — ПРОСТИТЬ

Гости прибыли неожиданно, перед самым обедом. По спикеру объявили, чтобы Смолин, Крепышин и Лукина немедленно явились в каюту начальника экспедиции.

В салоне каюты стол в честь гостей был уже накрыт. На тарелочках разложены деликатесные закуски. Болотцев извлек из холодильника свой НЗ, предназначенный для представительских целей.

По лицу начальника экспедиции можно было понять, в каком приподнятом настроении он находится, несмотря на то, что на судне неприятность — бегство моториста. Еще недавно Золотцев опасался, что в связи с международной обстановкой американцы не приедут вообще и совместный эксперимент сорвется. Теперь оставалось ждать только канадца — он прислал телеграмму: присоединится к экспедиции в Танжере.

Старшим по возрасту был небольшого роста сухонький джентльмен. Кажется, весь он состоял из крупных складок морщин, как проколотый воздушный шарик: тяжкие морщины рассекали его лицо, шею, кисти рук. Американца можно было принять за дряхлого старца, если бы не прямая спортивная фигура и широко распахнутые мальчишески озорные глаза. Смолин ощутил уверенное, по-молодому сильное пожатие руки. Этим свойским пожатием он как бы предлагал: считай меня своим парнем и будь со мной накоротке. Типичный американец, отметил Смолин, из тех, с которыми нетрудно подружиться. Приглядевшись к профессору Томсону, Смолин подумал, что он, пожалуй, похож на постаревшего Тома Сойера.

Его напарник, возглавляющий группу, был значительно моложе. И если Томсон не мог похвастаться обилием растительности на голове, то этот имел ее в избытке. Свой возраст он тщательно закамуфлировал густой бородой и свободно ниспадающей на плечи шевелюрой. И все-таки ему можно было дать не больше тридцати, если судить по статной и гибкой фигуре.

— Клифф Марч, — представился он Смолину, и в густых зарослях между усами и бородой будто взорвалась ослепительно яркая, точно отмеренная, вполне стандартная улыбка, которая у американцев отрабатывается с детства.

В колечках его каштановых волос над виском Смолин заметил засунутый за ухо, как у конторщика, черный карандаш, а под бородой на ковбойке нагрудный карман, из которого, как патроны у кавказского джигита, выглядывали шариковые ручки разных цветов. Бог ты мой, зачем ученому столько ручек!

По-английски Золотцев говорил неважно, и сейчас, напрягая память, извлекал из нее довольно обветшалые от долгого неупотребления словечки, но гости кивками и улыбками поддерживали радушного хозяина, и это его ободряло.

— Располагайтесь, дорогие гости, как говорится, чем богаты, тем и рады! — хлопотал Золотцев. — Для начала, как положено, аперитивчик. А потом прошу на обед в кают-компанию и на отдых по своим каютам.

Для гостей заранее были приготовлены одноместные каюты в наименее подверженной качке средней части судна.

Когда после обеда матросы разносили по каютам многочисленные вещи прибывших, среди них оказалось несколько круглых железных коробок.

— Простите, сэр! — обратился к Смолину Клифф Марч, следивший за переноской багажа. — Не подскажете, кому передать эти коробки?

— А что в них? — поинтересовался Смолин.

— Наш маленький сувенир. — Белая фарфоровая улыбка снова сверкнула на лице американца. Но на этот раз она не показалась дежурной. — Привезли вам в подарок шесть цветных фильмов. Ковбойских. И про любовь!

Он взглянул на Смолина ясными честными глазами.

— Уверяю вас, сэр, никакой политики! Политику я не терплю.

— Я тоже, — не удержался Смолин.

Клифф широким жестом протянул ему руку, словно встретил единомышленника.

— В таком случае мы непременно подружимся!

Глядя, как матросы носят железные коробки, Смолин подумал: шесть полнометражных цветных фильмов в качестве сувенира! Типично по-американски! Богаты — могут позволить. Он вспомнил, как однажды в Антарктиде на американской базе Мак-Мердо геолог, с которым ему пришлось сотрудничать, при расставании сообщил, что в самолет для Смолина погружено пять ящиков баночного пива — личный подарок геолога.

Все судно было взбудоражено исчезновением Лепетухина. Помполит нервно расхаживал по палубе, с тайной надеждой поглядывая на причал.

Во время обеда Кулагин наклонился к сидевшему рядом Смолину и мрачно обронил:

— Со страху Лепетухин сбежал! Со страху! Запугали дурака. Кто-то ему так и ляпнул: «Пять лет — минимум, раз тяжелые телесные повреждения». Не удивлюсь, если его таким образом сам Бунич «воспитывал»…

После обеда в город Смолин не пошел. Его интересовали новые математические раскладки Чайкина, которые тот принес вчера вечером, и Смолин просидел над ними до глубокой ночи.

В каюте он достал из стола тетрадь, сделал на калькуляторе еще одну проверку, убедился, что все сходится, потянулся к телефону, чтобы набрать номер Чайкина. В это время в дверь постучали.

Остренький носик Жени Гаврилко был бордовым, словно она опалила его под южным солнцем. Смолин мельком взглянул на девушку.

— Ты что? Убирать?