Двое в океане

Чайкин не знал, куда девать руки, закинул их за спину, нервно прошелся по каюте.

— Разве я один одолею такое! Да и кто мне разрешит этим заниматься? Есть другие обязанности…

— Я помогу!

— Вы?!

— Да, я! Вот просмотрел то, что вы здесь намарали, и пришел к убеждению, что замысел стоящий. Вы, наверное, и сами не понимаете, что намозговали. Честно говоря… — Он заколебался. — Честно говоря, даже не верил, что вы на такое способны.

Щеки Чайкина стали пунцовыми.

— Спасибо! Но вы… У вас у самого такое дело…

Смолин весело тряхнул головой:

— Перейду на совместительство. Послушайте, Чайкин. Я ученый, и, думаю, неплохой. А для ученого важна прежде всего истина. Тот, кто печется о конъюнктуре, лишь называется ученым, даже если он академик. Не считайте, что говорю вам сейчас торжественно банальные вещи. Видите ли, Чайкин, истина в науке — это то, ради чего стоит жить. Есть некие вершины ума и духовности, и только на них, на этих вершинах, и стоит искать истину. В приемных начальников ее не найдешь. Поэтому давайте работать!

— Как?

— Просто! Считайте меня своим помощником. Всего лишь помощником и консультантом. — Смолин усмехнулся. — В соавторы к вам не лезу. Как вы понимаете, в этом не нуждаюсь. Буду, так сказать, помогать по велению сердца и разума. Только одно условие.

— Какое? — Чайкин насторожился.

— Работать так работать. И никаких пустяков, никаких сторонних дел, кроме тех, что у вас по службе. И вообще ничего другого… Вы, я полагаю, сознаете, что у меня тоже время не дармовое. И если уж иду на такое, значит, работать на полную катушку.

Смолин помолчал, прошелся по каюте, машинально взглянул в иллюминатор, потом осторожно покосился на своего гостя. Румянец на щеках Чайкина еще больше погустел.

Смолин не раз удивлялся этому парню. Когда он все успевает? И по геологической программе экспедиции работает, и стенную газету ему навязали, и по компаниям таскается со своим захваченным из дома магнитофоном — то у одного день рождения, то у другого, — и на мостике по вечерам тайно от капитана и особенно от старпома гоняет чаи с вахтенными, и на палубах чешет язык. Наверняка за экспедиционными девицами ухлестывает. И когда ему думать всерьез о своем спаркере?

Смолин взял тетрадку с расчетами Чайкина, подержал на ладони, вроде бы взвесил.

— Скажите, как и когда вам в голову приходят все эти мысли?

Чайкин с искренним удивлением пожал плечами:

— Понятия не имею. Приходят. Совсем неожиданно. Тук-тук в голову: можно войти? Ну, входите! И представьте себе, входят в самое неподходящее время. А чаще всего, когда гуляешь…

Надо же! У него тук-тук — и осенило! А ему, Смолину, каждую идейку нужно высиживать, как антарктическая пингвиниха высиживает яйца на морозе — долго, нудно, самоотреченно.

— В город идти не собираетесь? — спросил он.

— А что там делать? В магазины? Зашел вчера в музыкальный. Записей — завались. Отличнейших. Но не по карману.

— Тогда сядем за работу?

— Если вы так решили…

— Решил!

Причал был предоставлен только до десяти вечера. И ни часа больше, по милости Лепетухина судно и так простояло сверх означенного срока. Капитан вместе с помполитом с утра ходили в город. Должно быть, звонили в Рим, в посольство, чтобы снова посоветоваться: как быть? Специально послали в город Крепышина купить газеты: нет ли чего о Лепетухине? Ведь Ясневич авторитетно предупредил: надо ждать от газет пакостей. Но в газетах не было ни слова ни о беглеце, ни об «Онеге». Все до единой сообщали, что советская печать продолжает резко критиковать выступление президента США, в СССР на предприятиях прошли митинги протеста. В то же время возле зданий советского посольства в ряде стран правые организовали враждебные демонстрации.

Местная газета сообщила, что сегодня в полдень в Чивитавеккья на набережной пацифистская организация собирается провести антивоенную демонстрацию, и, как предполагает корреспондент, вероятны выступления против присутствия американских военных баз на итальянской территории, посему карабинерам рекомендуется проявить решительность, иначе митинг приведет к беспорядкам.

Узнав от Крепышина о предстоящем митинге, Шевчик вдохновился: надо снимать!

Мосин запротестовал:

— Съемки в городе! В такое-то время! А вдруг провокация? А вдруг вас полиция задержит? А вдруг?.. Нет, я против! Хватит нам Лепетухина!

Кинооператор самоуверенно усмехнулся:

— За Шевчика не тревожьтесь, уважаемый комиссар. Я полагаю, вы не забыли, кто Шевчика утвердил на эту поездку!

— Но зачем вам все это? — Лицо Мосина приняло страдальческое выражение. — Ведь вы на научном судне. Зачем вам этот митинг, тем более на берегу? Это же политика! Так сказать, не наша сфера… К «Онеге» прямого отношения не имеет.

Шевчик изумленно выкатил глаза:

— Политика не наша сфера! И это говорите вы, комиссар! Да политика, товарищ комиссар, сама лезет к нам в объектив. И она нам нужна! Это наша, понимаете, наша с вами сфера! Или вы хотите, чтобы я снимал рыбок в аквариуме?

Он нервно провел рукой по своей постоянно взъерошенной крашеной шевелюре и сухо добавил: