Двоедушник

Даже расстроилась. В глубине души успела смириться с тем, что станет такой же, как Игни. Можно сказать, хотела этого.

– Слушай, а как это вообще происходит? Вот у тебя вторая душа с рождения. Ты всегда об этом знал?

Они возвращались к станции. Надеялись, если повезет, успеть на ближайшую электричку.

– Ну что ты, нет, конечно, – охотно принялся рассказывать Антон. – До семи лет я вообще ничем не отличался от других детей. Да и в семь во мне тоже не угадывался будущий пациент психушки… Я просто начал ходить во сне.

– А мне кошмары снились, – заметила Ника.

– В общем, это какой-то переломный возраст. Но Игни еще не существовал отдельно. Насколько я понимаю – и Наставник говорит так же, – вторым душам нужно время, чтобы… выучиться, что ли. Получить знания о мире, в котором им предстоит выживать. Он как бы ходил в школу вместе со мной. И только через несколько лет, в период… М-м… Э-э…

– Полового созревания? – подсказала Ника, удивившись, что Антона может смутить разговор на подобные темы.

– В общем, да. В это самое время я стал отчетливо видеть Игни другим человеком. Он продолжал учиться, но теперь уже не только со мной. Учиться убивать он продолжал, короче…

Вошли в скрипучий, изрисованный граффити вагон. Створки дверей сомкнулись с жутким грохотом. Прокуренный тамбур. Вместо мягких сидений – деревянные скамьи. Но выбирать не приходилось.

– Если бы этот Виктор поинтересовался моим мнением, – продолжал Антон, – я сказал бы, что его затея с переданным долгом – полная чушь. Даже если бы Игни отдал тех Есми не за меня, а за него, он все равно перестал бы существовать. Его девушка проснулась бы, а он бы исчез навсегда. Потому что физические тела вторых душ – это не подарок изнанки, а ее аванс. Так объясняла Наставник. Вторые души телесны до тех пор, пока возвращают долг. Ну… Просто если бы две души ютились в одном теле, оно долго бы не протянуло, сама понимаешь. Ни днем, ни ночью не знало бы покоя. Но тот, кто не рождался, живым не станет. И я не верю, что эту систему можно просто взять и обвести вокруг пальца такими уловками, как подаренный долг.

Нике хотелось еще немного поговорить об Игни, но пока она размышляла, как непринужденно перевести на него разговор, Антон погрузился в созерцание берез, полей и полустанков за окном. Ника, от нечего делать, тоже.

– Провожу тебя, а потом за вещами – и снова на вокзал, – поделился планами Князев. – Нужно же с чего-то начинать. Деньги у меня пока есть. Попробую немного поработать в дороге. Не люблю этого делать, но… Ник, ты меня вообще слушаешь? Ника-Арсеника!

Ника замерла от неожиданности.

– Как ты меня назвал?

– Арсеника, – повторил Антон как ни в чем не бывало. – Красиво же. Тебе подходит.

Всю оставшуюся поездку оба хранили молчание.

* * *

– Я… Всю жизнь…

Очередная тарелка отправилась в свой недалекий и недолгий полет.

– …потратила на то, чтобы ее…

Блюдце. Звон разбитого стекла, только на полтона выше.

– …уберечь!

Целый аккорд. Несколько чашек, железная миска. На общем фоне вилки рассыпались почти беззвучно.

– А она взяла и одним днем все перечеркнула. Нравится? Довольна теперь?

Посуда в зоне досягаемости закончилась. Мама переводила дух.

– Это все из-за неживого, так?

– Мам, но ведь ничего не случилось, – в очередной раз повторила Ника. Собственно, эта фраза и составляла весь ее арсенал в заранее проигранной словесной дуэли. – Я – это по-прежнему я.

– Случится, – выдохнула Ангелина Власовна и вдруг тяжело опустилась на стул. Обмахнулась полотенцем, прижала руку к сердцу. – Форточку открой. Воздуха не хватает…

– Я сейчас! – Ника взобралась коленями на подоконник, выдернула верхнюю створку, спрыгнула на пол. – Может быть, таблетки? Скажи какие, я принесу!

– Спасибо… Принесла… Уже… Что смогла…

Ника поняла, что дело плохо, когда мамина рука опустилась на столешницу и больше не шевельнулась.

Телефон. Собственный мобильник разрядился еще ночью. Мамин не найти. Городской давно отключен…

Кинулась к соседке. Забарабанила в дверь – что ж за дом-то, ничего не работает! Умрешь – никто и не заметит.

Любовь Петровна открыла сразу. Сейчас она снова была чудаковатой старушкой из соседней квартиры. Неизменный ярко-синий платок на голове, рассеянный взгляд водянистых глаз и дрожащие от болезни Паркинсона руки.

– Маме плохо!

Этих слов оказалось достаточно, чтобы соседкин Паркинсон… как рукой сняло. Любовь Петровна прошла в комнату, шаркая тапочками, сняла трубку с допотопного телефонного аппарата и вызвала «скорую». Вернулась в обнимку с какими-то склянками.

– Ну, а ты? – спросила, переступая порог. – Почему все еще здесь? Или передумала?

Ника непонимающе посмотрела ей в спину.

Вернулись в квартиру Бородиных. Любовь Петровна засуетилась вокруг Ангелины Власовны. Та сидела неподвижно, с сомкнутыми веками и идеально прямой осанкой. Дышала, казалось, ровно.