Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича

«И муки, и поношения!.. Да неужели простым людям нельзя любить князей, что за такую любовь муками мучают…»

В это время раздался лязг цепей, и друг за другом в застенок ввели бабу Ермилиху, мать Людмилы, Ахлопьева и девушек, что прислуживали у Людмилы.

При виде их Людмила всплеснула руками.

– Голубушки вы мои! – воскликнула она, но все вошедшие взглянули на нее с какой-то злобою.

– Змея подлая! – прошептала Анисья, одна из девушек.

– Сказывай ты, купец! – с усмешкою проговорил Колтовский.

Ахлопьев злобно сверкнул на Людмилу глазами и заговорил:

– Увидела она князя Михаила и решила приворожить его. О ту пору она моей невестой была. Заскучала очень, стала к Ермилихе ходить. Однажды князь у нее воды испить просил. Ему подала из ковша с наговором, и с того часа князь, что ни день, к Шерстобитовой ездил.

Людмила улыбнулась.

– Потому что люба была!

– Молчи! – крикнул на нее Теряев.

– А потом взял их князь и к себе в усадьбу увез, – продолжал Ахлопьев. – Там они надумали княгиню молодую извести. На том крест целую!..

– Не думала! Врет он со злобы! – закричала Людмила.

– Молчи! – пригрозил ей дьяк и сказал: – Говори теперь ты, Ермилиха!

– А что я, – загнусила старуха, – я ничего не знаю. Просил меня князь: «Уговори уехать девушку!» – и я пошла.

– Опять! – зашипел дьяк. – А что вчера говорила? Игнашка, дыбу!

Ермилиху подхватили под руки.

– Ой, родимые, – завопила она, – вспомнила! вспомнила!

– Шептала на воду?

– Шептала, родимые! – Ермилиха дрожала как лист и испуганно глядела на стоявшего подле нее мастера.

– Приворот-корень давала?

– Ой, давала, давала!

– Извести княгиню думала?

– Она думала, – указывая на Людмилу, сказала Ермилиха.

– Врет! Не было у меня и в мыслях этого! – вскрикнула Людмила.

– А это что? – проговорил вдруг Теряев, указывая на ее обнаженную грудь.

– Сорви! – приказал дьяк.

Заплечный мастер ухватил ладанку, что висела на шее Людмилы, и рванул ее что было силы. Людмила упала на колени и вскрикнула.

– Вскрой! – сказал дьяк.

Палач провел по ладанке ножом и вынул оттуда прядь волос.

– Это что? – строго спросил князь.

– Волосы! Мои волосы! Сыну дать хотела, – ответила Людмила. – И такую же князю дала, как он в поход ехал!

– Терлик! – вскричал князь. – Приворот! Читай, дьяк, приговор!

– Ну, вы! – закричал на всех боярин Колтовский. – Слушайте!.. Дьяк читать будет!

Дьяк поднялся и гнусавым голосом начал чтение. Сперва в приговоре перечислялись вины всех, как они приворотным зельем заманили молодого князя Теряева, а потом – как замыслили извести молодую княгиню и ее новорожденного.

– А потому тебя, дворянскую вдову Надежду Шерстобитову, и тебя, дворянскую дочь Людмилу Шерстобитову, и тебя, посадскую вдову Парасковью Ермилиху, как в ведовстве уличенных и с нечистою силою знаемых, и зелье на гибель православной души готовивших, живыми огнем спалить! А вас, девок, холопок князя Теряева-Распояхина Анисью, Варвару и Степаниду, за пособничество да укрывательство кнутом стегать и большой палец на руке отсечь!..

В застенке поднялся вой. Людмила покачнулась и упала.

Князь медленно возвращался к себе домой, а на сердце его было тяжко, тяжко. Чувствовал он радость, что спас сына и невестку свою и внука от злых происков, и в то же время образ Людмилы и ее голос не выходили из его головы. Так бы и оберег ее от тяжкой смерти!..

А в это время заплечные мастера торопливо готовили сруб для приведения приговора в исполнение.

Так окончились любовь и счастье Людмилы…

XIII Русское горе

Положение русских под Смоленском сразу изменилось после рокового дела с шестого на седьмое августа. Время бездействия сменилось беспрестанными кровавыми сражениями, и доблесть русского войска меркла пред Владиславом, едва ли не умнейшим полководцем того времени.

– Да нешто можно тут Михаилу Борисовичу стоять? – говорили с совершенным недоверием русские военачальники про Шеина, а некоторые угрюмо прибавляли: – Десять раз можно было Смоленск завоевать, а мы целый год онучи сушили! Ну, вот теперь и дождались!

– Умирать теперь, ребятушки, придется! – слышались голоса в войсках.

Шеин не слышал, но чувствовал обращенные к нему укоры и становился все мрачнее и суровее. Теперь он уже не собирал советов и действовал от себя, хотя все его действия сводились к каким-то ожиданиям.

Особый роман можно посвятить этой тяжелой године нашего войска – так много заключалось в ней отдельных событий, столько совершалось героических подвигов и так трагически закончился этот неудачный поход.

Только сутки дал роздыха польский король своим войскам и повел их снова в дело. Против Шеина пошел Казановский, против Прозоровского – Радзивилл, а главные силы – снова против мостовых укреплений Сандерсона и Матиссона. Казановский шаг за шагом теснил Шеина и успел выставить несколько окопов, чем отрезал его от лагерей Прозоровского и Матиссона. Другие атаки поляков были не столь удачны, но ярость, с которою велись они, показывала, что победы поляков есть дело времени.