Двойка по поведению

— Ну да, ну да… у меня это из головы выпало, — признался Орехов и даже шлепнул рукой по этой самой голове. — Нет ни тетрадки с грехами школяров, ни кольца с красным камнем. — Потом несколько секунд помолчал и сказал: — Я ведь к вам, Казик, зачем явился? Я ведь вас попросить хотел. Надо мне, чтобы вы не просто в школе потолкались, но и конкретно с одним человеком потолковали. С Борзенковым Сергеем Игнатьевичем. Он там завуч. В школе полвека работает. Пирогову с девочек знает и вообще все про школу знает. Человек он, говорят, умный, приличный… Я бы сам с ним пообщался, но он… в общем, со своими принципами. Тоже честь мундира и все такое прочее… Боюсь, откровенного разговора у нас не получится, а вы по этой части большой мастер.

— Благодарю душевно за комплимент. За высокую оценку моих скромных способностей. Не особо вы на это щедры, — усмехнулся Казик.

— Да бросьте вы прибедняться, — отмахнулся майор.

— Что поделаешь, национальная черта.

Глава 11

— Идиотизм какой-то и полное безобразие! — вслух произнес Володя Гриневич и с отвращением посмотрел в зеркало.

Собственное отражение действительно не впечатляло — лицо, перекошенное в одну сторону, с надутой щекой, по которой елозила электробритва, и при этом мрачное и раздосадованное.

— Конечно, безобразие, — согласилась мать, остановившись около полуоткрытой двери в ванную. — Я давно тебе предлагала купить новую бритву, а не драть кожу этой столетней. Здоровая кожа — это ведь не только для женщин важно. Кожа очень многое может рассказать о состоянии организма, а поврежденная кожа — это тебе не просто эстетика, это…

— Да-да… — рассеянно отозвался сын, не оборачиваясь.

— Не «да-да», а слушай, что тебе говорит врач.

— Я слушаю, — все так же рассеянно сообщил Володя, неприязненно взирая на самого себя.

— Ничего ты не слушаешь! — поставила диагноз мать. — А мы, в конце концов, можем позволить себе хорошую бритву. Это ведь не «мерседес».

«Мерседес» для Володиной мамы, участкового терапевта, был вершиной богатства. А «жигули» — признаком материального достатка. Достаток в виде «жигулей» имелся, правда, машине уже десять лет исполнилось, но это ничего не значило, потому как мотор урчал, колеса крутились, тормоза тормозили — а чего еще надо от автомобиля? Так что, подсчитав общую зарплату учителя и врача, мать вполне взвешенно изрекла: «Мы можем себе позволить».

— При чем здесь бритва? — сообразил наконец Володя, совершил окончательный объезд щеки и нажал кнопку выключения. — Меня и эта устраивает. Я к ней привык. Если хочешь, кожей прирос.

— Но ты же сам сказал про безобразие? — слегка возмутилась мать.

— Это не про бритву!

Он с силой выдернул вилку из штепселя (чего обычно никогда не делал, памятуя о древности электроприбора), хотел добавить: «Это про жизнь», — но ничего подобного, разумеется, не добавил. Мать бы тут же принялась расспрашивать с дотошностью очень ответственного врача, а ничего объяснять ей не следовало. Разволновалась бы, распереживалась… Мать очень ответственно относилась не только к своей работе, но и к этой самой жизни, особенно сыновней.

Володя маму любил и берег, особенно с того времени, как ушел отец, а случилось это двадцать лет назад, Володя как раз закончил третий класс. Своего родителя он больше никогда не видел, ничего о нем не знал и узнать не пытался. Никаких таких мальчишеских комплексов на сей счет не имел, мама считала, что это прежде всего благодаря спорту, куда Володя был отдан в раннем возрасте согласно традициям спортивной гимнастики. Возможно, мама считала справедливо, что комплексовать ему было некогда, опять же общения с тренером Иваном Сергеевичем, человеком столь же жестким, сколь и добрым, вполне хватало для «мужского влияния». Впрочем, не исключено, дело было совсем в другом — отец всегда стоял несколько в стороне и от жены, и от сына, так что Володя привык к его номинальному присутствию и очень легко пережил его реальное отсутствие.

— Может, ты влюбился? — со смесью настороженности и надежды спросила мать, и Володя весьма выразительно хмыкнул.

Вот уж в самую точку! Что верно, то верно, с маленькой, однако, поправочкой. Не влюбился, а приготовился изображать влюбленность — с целеустремленностью профессионального спортсмена и убедительностью артиста из погорелого театра.

— Я не понимаю, что здесь смешного, — обиженно проговорила мать. — Тебе тридцать лет, а я, кажется, тебя никогда не ограничивала…

И это тоже было в самую точку. Что верно, то верно, никогда не ограничивала — умная женщина, всегда помнила про запретный плод.

— Я не влюбился, — сказал Володя и запнулся.

«Вот и первый прокол, — подумал он. — А дальше будут идиотизм и полное безобразие».

Разумеется, он знал, что такое влюбленность — в тридцать лет все-таки положено. Но как ее изображать, не знал. Когда он пару раз влюблялся, все получалось само собой, и он не предполагал, что нужно четко запомнить последовательность действий, дабы при надобности казаться убедительным. Никогда ему не требовалось казаться.