Двойка по поведению

А что в принципе он, Владимир Гриневич, совершил преступного? Оказался в ненужное время в ненужном месте? Па-адумаешь! Мало ли кто, когда и где оказывается? А если кто-то чего-то подозревает, пусть доказывает. Это он вчера растерялся и, по большому счету, перепугался. А сегодня уже ничего… Сегодня он уже понимает, что случайности просто так к делу не пришьешь. Даже при известных усилиях наших известных всем правоохранительных органов.

— Лиза, я вчера дал слабину. А вы с Зоей как раз силу проявили. В том смысле, — он оглядел изящную, но не тощую фигурку, крепенькую грудку, узкие, но тем не менее округлые плечики, — что силу душевную.

— Духовную, — поправила учительница русского языка и литературы.

— Да какая разница! Что равный счет, что ничья — одно и то же, — отмахнулся учитель физкультуры.

— В вашем случае разница существенная. Это вы считаете, будто ни в чем не виноваты. А полиция может считать совершенно иначе. И крепко ошибаться. И вместо того, чтобы искать настоящего преступника, начнет искать доказательства против вас. И вообще, слово не воробей… Особенно применительно к Капитолине Кондратьевне. Я это уже почувствовала, когда в учительскую заходила.

— Я тоже почувствовал, — признался Володя. — И даже вполне конкретно услышал… от Качарина. Он мне вот так прямо и сказал.

— Да-а?! — удивилась Саранцева, и Володя ее удивление прекрасно понял. Уж коли не слишком общительный, редко покидающий свое обиталище учитель труда в курсе, то стоит ли обольщаться по поводу других? — В общем, так, — по-деловому продолжила Лиза. — Мне всякие пересуды безразличны. Я опускаться до них не собираюсь!

Она мотнула головой, легкая челка на гладком лбу вздыбилась, круглые губки сложились в крепкий узелок, и Володя вновь все понял. Приличная девушка Елизавета Максимовна снова геройствует. Вовсе не безразличны ей пересуды, чувствует она себя неловко, но от роли влюбленной барышни не откажется — потому как это будет слабостью, а хочется, чтобы все видели, насколько она сильная.

— Ладно, — сдался Гриневич. — Тогда возвращаемся к прежней схеме. Вы вроде бы в меня влюбились, а я будто бы за вами стал ухаживать.

— Можете не отвечать мне взаимностью.

Прозвучало это с достоинством, но вполне уловимой обидой.

— Могу. Но все же отвечу, — тоже с достоинством, но вполне уловимой усмешкой сказал Володя. — И начну с того, что перейду с вами на «ты» и после занятий довезу до дома.

— Я живу рядом со школой, — напомнила Лиза.

— Тогда провожу пешком. У тебя когда уроки заканчиваются?

— Еще две пары.

— Без меня не уходи, — предупредил Гриневич.

— Хорошо. Без вас… то есть без тебя… не уйду.

Она действительно его дождалась, они вместе вышли из школы и направились к ее дому. Эдакая милая парочка, которая не знала, о чем друг с другом в данном случае говорить, и потому всю дорогу шествовала молчком. Около подъезда они задержались, потому что надо было как-то попрощаться — не для публики, конечно, а для приличия, — и перемолвились парой слов на тему, у кого какое завтра расписание, дабы, не слишком обременяя друг друга, продолжить игру в провожания.

Напоследок Володя вознамерился по-джентльменски открыть перед дамой дверь, но его опередил другой джентльмен — Валера Мухин, который распахнул дверь изнутри и, придерживая ее ногой, пропустил на улицу Лину Томашевскую. При виде преподавателей Валера едва заметно усмехнулся, а Лина повела идеально очерченными бровями.

— Здрасьте, — сказали ученики и под ручку двинулись в глубь двора.

— Ну вот, теперь и дети заинтересуются, — сделала вывод Лиза.

— Да какие они дети! — произнес Володя. — Такие дети любому взрослому фору дадут.

Глава 12

С завучем Двадцатой гимназии Сергеем Игнатьевичем Борзенковым Казик не был знаком, а потому мог позволить себе в общении любую фантазию. Он всегда легко и, как правило, успешно завязывал знакомства, не просто выстраивая четкую линию поведения, а подчас выписывая самые замысловатые узоры. Человеку, который видел Казика впервые, Аркадий Михайлович был способен напеть множество всевозможных песен, навешать на уши килограммы лапши и при этом выглядеть вполне убедительным. Откровенно говоря, иногда Казик это делал без всякого умысла — исключительно из любви к искусству.

Для Сергея Игнатьевича он придумал спектакль с незамысловатым, но очень похожим на правду сюжетом о психологе, который случайно оказался свидетелем преступления и теперь считает своим профессиональным долгом помочь людям, хорошо знавшим жертву этого самого преступления, обрести душевное равновесие. Почему вдруг с подобным намерением он пожаловал именно к Борзенкову? Да все очень просто. Сергей Игнатьевич — патриарх гимназии, самый опытный и глубокоуважаемый в коллективе, к тому же отнюдь не рядовой педагог, а заместитель директора по учебной работе.

Как не поверить подобному объяснению?

Однако Борзенков не поверил. Причем с первых же минут. Покачал седой головой, не то грустно, не то смущенно улыбнулся и сказал: