Двойка по поведению

— Как смотрел? — Мухин скосил глаза на носок своей кроссовки, покрутил ею туда-сюда, словно любуясь. Хотя любоваться было совершенно нечем — не первой новизны обувка, разлапистая и с потертостями.

— С прищуром.

— Ну, вы даете, Владимир Николаевич! — Валера выдавил натужный смешок. — С прищуром, без прищура… Вы ж не преподаватель психологии, нет у нас такого предмета.

Вообще-то Мухин нахальничал, Гриневич это понимал, но решил не реагировать, хотя обычно реагировал, четко обозначая соответствующую дистанцию.

— Значит, говорить не хочешь? — спросил он строго.

— Не хочу, — в тон ему ответил Мухин. — И не буду. Право имею! — выпалил он и с вызовом уставился на Гриневича.

— Ну ладно, — отступил тот, и Валера удивленно моргнул. Такой покладистости он не ожидал и оттого сделал вывод: похоже, все правда.

— Иди в строй, — разрешил Гриневич и сделал свой вывод: похоже, что-то знает. Вот только — что?

Или ему опять причудилось?

Урок в одиннадцатом классе завершал первую смену, а дальше, после сорокаминутного перерыва, начинались уже уроки во вторую смену. Никуда идти во время перерыва Володе не хотелось, хотя и следовало бы. Например, к Саранцевой.

Во-первых, для того чтобы прояснить обстановку. Во-вторых… Он ведь, кажется, обещал за ней ухаживать? Ну вот, надо с чего-то начать. Хотя бы с визита вежливости. Но прежде он решил заглянуть в душ — особую милость, проявленную директрисой Роговой. До нее душа в школе не было — ни у мальчишек с девчонками, ни у преподавателей физкультуры. Набегавшись в спортзале, все вынуждены были ходить в потном белье, что Кира Анатольевна считала недопустимым для образцовой гимназии. Володя же полагал, что это недопустимо даже для самой захолустной школы, но многие ли могли себе позволить подобные удобства.

В отличие от ученических душевых, разделенных по половому признаку, у тренеров помывочная была общая, но закрывающаяся на замок, который в последние дни почему-то начал постоянно заедать. На сей раз он никак не хотел закрываться, и Володя, плюнув на незапертую дверь, залез под воду в надежде, что за несколько минут никто к нему не сунется. Или уж, в конце концов, сообразит предварительно постучаться.

Он едва смыл мыло, как действительно раздался стук, и Гриневич гаркнул:

— Занято!

И услышал в ответ:

— Это Качарин!

— Я сейчас! — предупредил Володя, наспех обтираясь полотенцем и натягивая одежду.

Учитель труда стоял у двери, прижимая к себе чемоданчик с инструментами.

— Я замок починить, опять ведь не работает. — Качарин похлопал ладонью по чемоданчику.

— Это хорошо, — одобрил Гриневич и принялся причесывать влажные волосы, попутно наблюдая за манипуляциями трудовика.

Манипуляции эти были ловкими и по-своему красивыми. У Володи руки тоже росли не из воздуха, но вот так он не умел. Впрочем, он многое чего не умел делать по-настоящему мастерски, в том числе изображать из себя ухажера.

— Владимир Николаевич, вы меня, конечно, извините, что вмешиваюсь, я это вообще-то не люблю, — проговорил Качарин, не отрываясь от работы, — но Елизавета Максимовна — девушка приличная. Мне так кажется…

— А что Елизавета Максимовна? — напрягся Гриневич.

— Слушок по школе пошел… Ясно, у кого язык у нас самый длинный… Так вы предупредите девушку… надо ж понятие иметь, с кем откровенничать. Хотя люди вы молодые, семьями не обремененные… право имеете. — Качарин перестал шерудить в замке, обернулся, посмотрел на Володю в упор. — По крайней мере Елизавета Максимовна точно право имеет. А вы, как знаете.

— Ну да… — пробормотал Володя и добавил: — Я, пожалуй, пойду. Вы уж тут сами…

— Сам, сам… — кивнул Качарин и вновь сосредоточился на замке.

До кабинета русского языка и литературы ходу было несколько секунд, но Володя затратил несколько минут. Не шел, а плелся, словно тащил тяжелый камень. Камень действительно ощущался очень явственно и давил на то самое место, где вроде бы находится душа.

Лиза была в кабинете одна — сидела за столом и проверяла тетради.

— Привет, — сказал Гриневич.

— Добрый день, — откликнулась Саранцева, захлопнула тетрадь, поправила очочки и уставилась выжидательно.

От ее взгляда сквозь прямоугольные стеклышки в тонкой строгой оправе камень шевельнулся и еще больше навалился на душу.

«Вот ведь влип», — тоскливо подумал Гриневич.

— Терзаетесь? — осведомилась Саранцева таким тоном, каким обычно спрашивают: «Что, опять урок не выучили?»

Володя хотел хмыкнуть, выдать нечто эдакое, с налетом разухабистости, чтобы не воображала, но не хмыкнул и не выдал, а просто сказал:

— Терзаюсь.

— Напрасно. — Она сдвинула очочки на кончик носа и вновь водрузила их на переносицу. — Мы с вами не делаем ничего предосудительного. Можно даже сказать, мы с вами помогаем полиции.

— Это как же?

— Не позволяем пойти по ложному следу, — веско изрекла Лиза, и Володе вдруг стало смешно.

Ну и помощники, особенно эта пигалица! И какая серьезная — прямо-таки вся при исполнении. Наверное, думает, что меня завтра на расстрел поведут, и единственное спасение — ее высокий подвиг.