Двойка по поведению

К началу поминок шевелюристый исчез, и Володя отметил, что парень все-таки с понятиями — не стал лезть в чужую компанию, освободив эту самую компанию, а заодно и Лизу, от своего присутствия. Гриневич вознамерился было сесть за столом рядом с Саранцевой (надо же фасон держать!), но его опередили Борзенков и круглый носатый мужичок (тоже, надо заметить, весьма шевелюристый, но при этом смешной), которые заняли соседние стулья. Зато подсуетилась Зойка, оккупировавшая сразу два места и принявшаяся зазывно махать Гриневичу рукой.

Поминки прошли тихо, мирно и без слез. Даже единственная родственница, жена брата, не всплакнула, не говоря о племяннике, который постоянно ерзал на стуле, словно не зная, куда себя деть.

Володя тоже не знал, куда себя деть. Изображать печаль не выходило, участвовать в общем разговоре не хотелось, даже нормально поесть не получалось, потому что к поминальному обеду были поданы лишь ложки, а ими Гриневич с детства был приучен есть только супы и молочные каши.

Часа через два обеденно-поминальная процедура подошла к концу, и все начали дружно и шумно подниматься со своих мест, словно в театре после последнего поклона артистов, которых никто не собирается вызывать на «бис».

— Я тебя подвезу, — сообщил Володя Зойке и, сдернув висящую на стуле куртку, посмотрел на Лизу. Та стояла у окна и словно кого-то ждала. «Уж не меня ли?» — подумал Гриневич и двинулся в ее сторону.

Однако он не сделал и трех шагов, как был перехвачен Роговой. Под руки она держала двух пожилых женщин, а рядом топтался еще и старичок.

— Владимир Николаевич, вы на машине?

Гриневич кивнул.

— Я прошу вас довезти до дома наших бывших коллег, — не столько попросила, сколько распорядилась директор.

— Если, конечно, это вас не затруднит, — смущенно, будто выпрашивая неимоверное одолжение, добавил старичок.

— Нисколько не затруднит, — сказал Гриневич, прикинув, что Зойке, пожалуй, придется добираться до дома своим ходом. Обе бабульки имели весьма внушительные габариты, так что третьей запихнуть на заднее сиденье еще и Ляхову было весьма проблематично. — Зоя Николаевна! — окликнул он подругу, устремившуюся к Лизе. — Я поехал вот… — произнести «со стариками» вдруг показалось не очень приличным, Володя на мгновение запнулся, но тут же нашел подходящий синоним, — с нашими ветеранами.

— Конечно! — отреагировала Зойка без всякого сожаления и крикнула: — Лизавета Максимовна, на пару слов!

Судя по всему, парой слов дело не ограничилось, потому как уже на выходе из зала Гриневич, оглянувшись, заметил: Лиза и Зойка о чем-то доверительно шепчутся, стоя у окна.

«Интересно, о чем они треплются? — подумал Володя и сам себя осадил: — Твое-то какое дело?»

По идее, дела до всего этого ему не было никакого. Точно так же, как до болтовни шевелюристого парня. Однако ж опять почему-то зацепило. Словно и треп, и болтовня, которым предавалась Лиза, имели хоть какое-то отношение к нему, Володе Гриневичу…

Все трое стариков ветеранов жили в одном доме, до которого езды было минут тридцать. Но и этого времени хватило, чтобы бывшие учителя насладились воспоминаниями о минувшем и немножко посплетничали о настоящем.

«…Какой же был переполох и одновременно радость, когда лет тридцать назад школе выделили сразу несколько квартир! Спасибо директору тогдашнему, уж ходил по инстанциям, ходил… и выхлопотал. Нас ведь, учителей, сроду не баловали, все в последнюю очередь выделяли, хотя на словах — полное уважение. Так что и сегодня, чего уж удивляться, на словах — почтение, а на деле… Зарплаты все равно маленькие, а уж что до квартир… Рогова, конечно, женщина энергичная, только она не то что квартиры — кривой угол ни у кого не выхлопочет. Такие времена…»

«…Сергей Игнатьевич Борзенков последний год дорабатывает, на пенсию собрался. В общем-то годы, все понятно… Только другого такого в школе уж и не будет. Светлейший человек, настоящий педагог! И вполне еще бодрый. Но Кире Анатольевне с ним, наверное, непросто. Они оба из разных времен…»

«…А Галя Пирогова человеком по большому счету была несчастным. И для окружающих постоянная проблема, и сама себе вечная забота. Уж одного того достаточно, что муж ее вскоре после свадьбы погиб, а другой семьи не получилось. Даже ребеночка себе не завела. Может, от этого характер у нее такой стал трудный. А умерла-то как… И для нее смерть страшная, и для школы постыдная… Это ж когда такое было, что б учителя прямо в классе убивали? Страшные времена…»

Старики все время говорили о «временах», а Володя думал, что времена постоянно меняются, но люди остаются прежними: хорошими, плохими и серединка на половинку. По крайней мере, он вот так людей и подразделял, искренне не понимая, как это возможно, чтобы человек с одной стороны был хорошим, а с другой — плохим. Ни то ни се — это запросто. А чтобы справа белый, слева черный… Либо ты человека толком не изучил, либо в «цвете» не определился.

Сергей Игнатьевич Борзенков для Гриневича был хорошим. А Галина Антоновна Пирогова — плохой. Но то, что ее убили, было уж совсем отвратительным.