Двойка по поведению

Доставленные с комфортом до дома учителя долго благодарили, а потом старичок (именно старичок, а не бабульки, вот ведь что забавно!) вытащил шоколадку и протянул Гриневичу со словами:

— Возьмите, извольте, молодые ведь любят сладкое.

Володя сладкое не любил, однако шоколадку из приличия взял и сунул в боковой карман куртки.

В кармане что-то зашелестело, и это несколько озадачило. По идее шелестеть там было совершенно нечему. Гриневич точно помнил: еще пару часов назад, когда он искал носовой платок, в боковых карманах ничего не лежало. А теперь…

Володя помахал старикам на прощание рукой, сел в машину и вытащил аккуратно сложенный листок рыхловатой желто-серой бумаги. Такой бумаги Гриневич уже лет сто не видел. На такой бумаге вот именно лет сто назад мама писала рецепты. А еще на такой бумаге, опять же лет сто назад, печатали газеты. Уже давно такой бумагой не пользовались даже в самых захудалых конторах. Володя вообще не представлял, что она еще существует в природе.

Но она, оказывается, существовала, и это было удивительным. Но еще более удивительным был текст, написанный на ней неровными печатными буквами:

БУДЬ ОСТОРОЖЕН С ЭТОЙ МАЛЕНЬКОЙ СТЕРВОЙ!

Именно восклицательный знак — большой, жирный, выписанный с особым усердием — поразил больше всего. Человек, который сунул в куртку тайное послание, словно грозил дубинкой.

Вот только кому грозил: самому Гриневичу или той, кого считал маленькой стервой? То есть Лизе Саранцевой. А кому же еще? Ведь это с ней у Володи отношения, пусть и довольно неожиданные для окружающих.

Ну, ладно, пусть Лиза маленькая. Как природа захотела, так и сотворила. И никакие каблуки ничего принципиально не изменят. И вообще, маленькая женщина — это не маленький мужчина. Хотя бывают маленькие мужчины, которые — ого-го!.. Наполеон вот, пожалуйста. А маленькая женщина — это вообще нормально и даже приятно. На ее фоне чувствуешь себя сильным и могучим. Какому же мужику такое не понравится?

Но почему стерва? Конечно, Володя не слишком близко знаком с Лизой, но ни на каком «расстоянии» Лиза стервой не казалась. И ни от кого ничего подобного он о ней сроду не слышал. И почему надо быть осторожным с девушкой, которая тебе помогает, причем по доброй воле?

Или здесь что-то не так? Вот именно с этой самой доброй волей, которая по большому счету не совсем понятная. С чего вдруг такое благородство и высокие порывы? Он ведь не дурак, чтобы вот так запросто поверить, будто строгая девушка Елизавета Максимовна примется изображать из себя страстную воздыхательницу исключительно в память о наглых пацанах, которых прижучил Гриневич?

Ну да, не дурак. Однако же поверил. И даже ответные виражи начал нарезать — исключительно из благодарности и гуманизма. А все почему? Потому что растерялся от неожиданной помощи и испугался — сначала того, что случилось с ним вечером во время убийства Пироговой, а потом обвинения в этом самом убийстве.

Господи! Ну зачем он все время крутится около одного и того же, постоянно об этом думает, хотя ничего вразумительного придумать не может?

Почему он не хочет подумать о том, что Саранцеву кто-то элементарно подставляет и поэтому подбрасывает ей в кабинет тетрадь Пироговой, а следом Гриневичу — записку с весьма недвусмысленным содержанием. И этот «кто-то» действительно ходит совсем рядом, по одним и тем же школьным коридорам, потому как на поминках были только свои и один из этих «своих» сунул в куртку записку.

Володя очень сильно напрягся, стараясь вспомнить, кто и когда подходил к его стулу, на котором висела куртка, но ничего не вспоминалось. Да и как вспомнишь, когда были хоть и «свои», но не пять — семь человек, и люди постоянно ходили туда-сюда, и сунуть незаметно лист бумаги труда никакого не составляло?

Он попытался хоть приблизительно вычислить «благодетеля», но никто не шел на ум.

«Это потому, что у меня ума не палата», — честно признался самому себе Гриневич. Самый обычный, среднестатистический ум, как говорила его принципиально объективная мама. Но хорошо, что хоть такой есть. Многие его товарищи по спорту и «среднестатистическим» не могли похвалиться…

Володя завел мотор и поехал к школе — он жил в противоположной стороне, и самый короткий путь был мимо гимназии. Ехал не спеша, все еще пытаясь что-то додумать и что-то вычислить, и в трех кварталах от места работы увидел медленно бредущих по улице Борзенкова и носатого мужчину из университета. Сергей Игнатьевич тяжело переступал длинными ногами, а мужчина семенил рядом, поддерживая Борзенкова под руку, и что-то говорил, вскидывая голову и едва ли не приподнимаясь на цыпочки. Зрелище было довольно забавное и одновременно грустное. Старый жираф и пузатая кудлатая собачонка.

Гриневич притормозил, опустил стекло и крикнул:

— Сергей Игнатьевич! Вас подвезти?

Имени «пузатой кудлатой собачонки» он вспомнить никак не мог, хотя и имя слышал, и фамилию — смешную какую-то фамилию.

Борзенков замер, прислушиваясь, а «кудлатый» принялся озираться.