Двойка по поведению

— Да, не верю, — подтвердил Казик. — Если бы Пирогову убили вы, как-нибудь бы позаботились о приличном алиби. Вы же не в пьяном угаре ее отверткой пырнули, и вы же не настолько глупы, чтобы на следующий день так, извините, по-дурацки себя вести. Несли какую-то ерунду и сами же в ней путались. Поэтому нет, не верю. И что на самом деле у вас случилось в тот вечер, тоже допытываться не собираюсь. По крайней мере до тех пор, пока не решу, что это пусть косвенно, но связано с убийством. Однако у меня есть сильное подозрение, что вас, Владимир Николаевич, кто-то хочет элементарно подставить. А с того самого времени, как Елизавета Максимовна сообщила о трепетных чувствах к вам, кто-то пытается подставить и ее. Иначе как тетрадь Пироговой оказалась в кабинете Саранцевой? А что означает сегодняшний инцидент? Простое хулиганство? Но уж больно странное хулиганство, я сроду о таком не слышал. И почему-то опять пострадала Елизавета Максимовна… А посему я вам вот что скажу, Владимир Николаевич: вам действительно повезло со мной. Именно потому, что я не верю в ваше участие в преступлении и хочу помочь моему приятелю Орехову, выражаясь патетически, докопаться до истины. По сути, я выступаю в роли вашего защитника. А вы на меня злитесь.

— Ничего я не злюсь. — Володе вновь стало неловко, а особенно оттого, что нисколько не усомнился: Казик опять понимает, что все вранье, и опять же довольно бездарное. — Если хотите, поедем вместе к Лизе. В конце концов, что тут особенного… Вот только позвоню ей, предупрежу.

Он полез в карман за телефоном и вновь нащупал пальцами лист бумаги. И вдруг преисполнился решимости, вытащил записку и протянул Казику:

— В Лизу кто-то кинул собачьи дерьмом, а мне кто-то на поминках подсунул вот это.

Казик долго разглядывал записку, словно она была написана на трудно понятном, хотя и смутно знакомом языке, морщил лоб, хмурил брови и причмокивал губами, затем принялся зачем-то ее тереть пальцами и даже поднес к носу с явным намерением понюхать.

— Это ничем таким не пахнет, — сказал Володя, вспомнив странный душок, исходивший от тетради Пироговой.

— Да-а?.. — Казик дернул носом. — А мне кажется, что-то есть… У меня, знаете ли, нос большой, он хорошо запахи собирает. И что-то определенно есть… Только я никак не пойму, что именно.

Володя перехватил записку и тоже принюхался, однако ничего не уловил, произнес мрачно:

— А вообще-то это пахнет большой дрянью. Потому что записку подкинул кто-то из своих.

— Да-а?.. — повторил Казик. — Вы уверены?

— Уверен! — Володя смял записку и прицелился в окно, но Казик шустро перехватил руку, буквально выдернув из пальцев скомканный лист.

— Вы с ума сошли! Это же вещественное доказательство! Возможно, исключительно ценное! — Он аккуратно расправил бумагу и сунул в свой карман со словами: — С вашего позволения, я покажу это Орехову.

Володя представил, как полицейский майор будет изучать записку, по сути копаясь в его, Гриневича, личной жизни, и мысленно выругался: дернул же черт этой бумажонкой перед Казиком трясти.

— Да это, наверное, так… кто-то из пакости… — поморщился Володя. — Или совсем даже наоборот… — перестал он мгновенно морщиться. — Из хороших побуждений!

— В каком смысле? — озадачился Казик.

— В том самом, что про тетрадку Пироговой и про то, что ее у Лизы нашли, в школе-то знают. Вот и решили меня предупредить, чтобы не связывался.

Казик несколько секунд помолчал, а потом спросил вкрадчиво:

— Вы, Владимир Николаевич, всерьез верите в собственную гипотезу?

Володя тоже несколько секунд помолчал и признался:

— Не слишком.

— Очень хорошо! — одобрил Казик. — А то, знаете, меня всегда пугают люди, вроде бы уже вполне зрелые, но по-детски наивные.

— Я не наивный, — сказал Гриневич и принялся набирать номер Лизы.

Глава 16

Орехов приехал к Казику по первому зову и при этом не стал по обыкновению ворчать, дескать, встречи с ним тот неизменно использует как повод усладить собственный желудок. Препятствие для подобной услады в виде сестры Софочки продолжало пребывать в Германии, и Аркадий Михайлович вполне мог позволить себе чревоугодие без всякого приличествующего обоснования. Так что и у Орехова пропадала возможность в очередной раз уязвить хитроумного обжору.

Устроенный Казиком по случаю очередной деловой встречи ужин изобиловал всевозможными запрещенными для толстяков яствами, но Орехов, которому тоже давно следовало сесть на капустные котлеты, с удовольствием умял две здоровенные котлеты по-киевски, не чувствуя никаких угрызений совести. В конце концов, это Казик вечно пытается обхитрить сестру, а ему, Орехову, это без всякой надобности — ему и так приходится каждый день хитростями заниматься.

Майор вполне мог обсуждать дела за едой, но Аркадий Михайлович, зазвавший Бориса Борисовича в гости для серьезного разговора, упорно настаивал на том, что все — после ужина, дабы не испортить аппетит.