Двойка по поведению

— Духи… — пробормотал Казик. — Это, конечно, о многом говорит… Прежде всего о женщине… Хотя, — тут же усомнился он, — вовсе не обязательно… Может, это опять ложный след, который вам нарочно оставили?

— Может, — согласился майор. — Только след совсем не дешевый. Это вам не след от собачьего дерьма.

— В каком смысле не дешевый?

— А в том, что духи довольно дорогие. Или не духи… а, как там их… вода туалетная, — при слове «туалетная» Орехов выразительно хмыкнул, — не копейку стоит.

— Вы определили название парфюма? — удивился Казик, который не подозревал, что, оказывается, эксперты по запаху даже это выяснить способны.

— В момент! Причем без всяких там заморочек. Нина Семина, экспертша наша молодая, с ходу выдала. Она, оказывается, большая любительница подобной водицы. Нюхнула и глазки закатила! «Ой! Мой любимый запах!» Вытащила из шкафа флакон, брызнула из него, потом опять в тетрадку носом ткнулась и заявила: дескать, тетрадочку, конечно, по всем правилам проверят, но она, Нина, и так твердо скажет, что это… — Орехов полез в карман, вытащил оттуда мятую бумажку, прочитал чуть ли не по слогам: — Фирма «Герлан», туалетная вода «Аква Аллегория», апельсиновая. — После чего сунул бумажку снова в карман и подытожил с укоризной: — Семина сказала, что эта водица несколько тысяч рублей стоит, я аж чертыхнулся. И не жалко этим женщинам так тратиться? Купили бы апельсинов, проку было бы больше: и на себя бы побрызгали, и в рот сунули.

— Вам, Борис Борисович, этого не понять, — улыбнулся Аркадий Михайлович. — Зато понятно, что человек, который пролил парфюм, почти наверняка мог позволить себе подобную апельсиновую воду. А это в любом случае зацепка.

— Еще есть одна, тоже, может, зацепка, — сказал Орехов. — Тетрадь свою Пирогова аккуратно вела. Все четко, ясно, чисто — прямо образцово. Но один лист надорван. Вроде как его совсем вырвать хотели, да передумали. Это лист с фамилиями одиннадцатого «А» класса. Того, между прочим, класса, на уроке которого тетрадочка и была обнаружена.

— Очень любопытно… — проговорил Казик. — А что-нибудь занятное на этом листочке написано? Или не успела еще толком Галина Антоновна свои претензии зафиксировать?

— Успела, успела. Учебный год только начался, но уже и двойки выставлены, и соответствующие слова написаны… А у меня лично подозрения имеются: не побывала ли тетрадочка в руках у кого-то из замечательных детишек? То есть кто-то из этого одиннадцатого «А» кондуит Пироговой прочитал, решил листик вырвать, а потом передумал. И передумал уже после смерти Пироговой, потому как при жизни ее подобная затея была совершенно бессмысленна.

— Очень любопытно… — повторил Казик. — Тетрадь Пироговой попадает некоему человеку, который ее изучает, пытается «подправить», но передумывает, затем прячет и, намеренно или ненамеренно, обливает туалетной водой с характерным запахом, после чего подбрасывает в кабинет Саранцевой. А в результате дает вполне конкретное направление в сторону одиннадцатого «А» класса. И все это сильно смахивает на еще один ложный след…

Глава 17

Володя никогда не считал себя тонким психологом, не умел в нужный момент быстро находить необходимые слова, не знал, с какого бока заходить, если заходить надо было именно сбоку, не представлял, как правильно себя вести в ситуации, совершенно ему не понятной.

Он посмотрел на Лизу, перевел взгляд на висящий прямо в прихожей на плечиках мокрый плащ и спросил:

— Плащ-то дорогой?

— Дорогой, — воздохнула Лиза.

Красивый белый плащ от воды превратился в мято-серый и какой-то унылый. С подола и рукавов сбегали и падали на пол похожие на слезы капли.

— Подстелить бы надо, а то лужа будет, поскользнешься еще, — сказал Володя очень серьезно, словно стекающая с плаща вода и была самой главной угрозой.

— Да, надо, — согласилась Лиза, тут же исчезла в ванной и так же мгновенно появилась вновь с тряпкой очень яркого, жизнерадостно-желтого цвета.

Она принялась расстилать тряпку на полу, приноравливаясь к падающим каплям, а Володя все так же продолжал топтаться у двери, мучительно соображая, как же следует вести себя с девушкой, в которую бросили дерьмом — в прямом и в общем-то переносном смысле слова.

Самым правильным было бы выразить сочувствие. Он действительно сочувствовал. Очень. Потому что обидно. С какой стати такое вот безобразие? И плащ жалко, дорогая вещь. И еще немного страшно. Ладно, если это простое хулиганство, а если нет?

По-хорошему, надо было сказать что-нибудь сочувствующее, но ведь не станешь же говорить про обиду, дороговизну и страх? Володя представил, как все это будет выглядеть, и решил, что совсем не здорово. Конечно, можно было эдак бодро заявить, дескать, все ерунда, чья-то дурацкая шутка, и если даже не шутка, а пакость, то мало ли пакостников, плевать на них, тем паче что плащ отстирался, качественная вещь не зря дорого стоит, ее просто так не испортишь. Но подобное бодрячество тоже выглядело бы не здорово. Глупо бы выглядело, и, не исключено, Лиза бы подумала, что издевательски.