Двойка по поведению

Володя Гриневич, как и все члены гимназического коллектива, конечно же явился на проводы Пироговой — ему даже в голову не пришло оторваться от этого самого коллектива. Начали бы шушукаться, сплетничать, смотреть косо… Или, того гляди, настучали бы кому надо — не директрисе, нет, та сама все приметит, а если не приметит, Капитоша должит, — а прямиком товарищам из полиции. Дескать, с чего-то не явился, хотя был жив-здоров и в доброй памяти, подозрительно это очень и тому подобное — никакие романтические сказки Саранцевой не помогут. Опять же сама Саранцева тоже уже не чистая невинная дева — как-никак именно в ее классе обнаружилась исчезнувшая тетрадь Пироговой. Та самая тетрадь, о которой никто бы и не вспомнил, если бы Лизавета не поведала следователю, что видела ее буквально накануне смерти химички, а теперь, когда химичку нашли мертвой, уже не видит. Про вновь обретенный кондуит Лизавета тоже могла бы промолчать. Да, тетрадь вывалилась ей на голову прямо на уроке, но, если бы она ею при всем классе не трясла, ребята могли и внимания не обратить. Но Лизавета ничего не скрыла — понеслась с кондуитом к начальству. А в конечном счете тоже стала подозрительной особой.

Володя слышал, что основная часть преступлений раскрывается «по горячим следам», но уже прошло несколько дней и, по всем прикидкам, «следы» начали основательно остывать. По крайней мере, его, Гриневича, вроде как позабыли, на допросы не вызывали, дополнительные вопросы не задавали. С Лизой, правда, побеседовали, но только относительно тетради. Хотя директриса, которой Капитоша, без сомнения, немедленно поведала про «чувства», наверняка полицию проинформировала. Но в полиции Лизу ничего подтверждать не заставили и вообще на эту тему не заикнулись. Странно как-то… Или он, Гриневич, просто ничего не смыслит в полицейской работе? А с чего бы ему в ней смыслить?

Имелась, впрочем, еще одна причина, по которой Володе (по его разумению) следовало непременно быть на проводах Пироговой.

Первый и последний раз он принимал участие в похоронах совсем ребенком. Провожали в последний путь соседку, всеми уважаемую одинокую бабульку, некогда мамину коллегу — участковую врачицу. И делали это всем подъездом, поскольку больше некому было. Володя помнил, как собирали деньги — кто сколько может. Как тетя Наташа с четвертого этажа матом крыла служителей кладбища, у которых она, опять же матом, выбила сухое место — служители очень хотели засунуть бабульку чуть ли не в болото. Как по блату добывали более или менее приличный гроб. Но самое главное, как соседи несли этот гроб, уже с покойной, едва протискиваясь в узких лестничных пролетах панельной «хрущевки», потом тащили его чуть не километр, отделявший «выбитое» сухое место от дороги, и немногочисленные представители мужского пола, обитавшие в подъезде, кряхтели, покрывались испариной, а женщины старались помочь им в поддержании тяжелой ноши. И все ругали похоронный сервис, который, казалось, был создан исключительно для того, чтобы оставшихся в живых людей измордовать до смерти.

Пирогова тоже была одинокой (ну, почти одинокой), и хоронить ее предстояло всей школой, а мужчин здесь насчитывалось опять же немного, и Володя полагал, что оставить коллег без дополнительной физической силы совсем не по-товарищески.

— Гриневич, ты чокнутый! — заявила Зойка, когда они вместе ехали в гимназию. — На хрена кому нужна твоя мужская сила? Сейчас фирмы берут на себя все — от покупки белых тапочек до поминок.

— Да? — Володя вдруг почувствовал себя не верным товарищем, а круглым дураком. — Я как-то не подумал… Я вообще только на одних похоронах был… давно… А потом, чтоб все на себя… это, наверное, дорого… Откуда у Галины Антоновны особые деньги, нам же после отпуска еще зарплату не давали? И отпускные… Галина Антоновна вроде бы летом брата хоронила… А Рогова с нас даже деньги не собирала…

В том, что Рогова обязательно должна была «собрать», Володя не сомневался. Хотя на самом деле он все же не был дураком и прекрасно знал: у директора имелась кубышка, куда подкидывали всевозможные «добровольные» пожертвования родители и откуда регулярно брались деньги на непредусмотренные муниципальным бюджетом школьные нужды. «На людей» они тоже шли — на подарки к юбилеям или на матпомощь по болезни, к примеру, но в таких случаях параллельно еще и «собирали». Как ехидничала Зойка, — в педагогических целях. А как сказал однажды учитель труда Андрей Васильевич Качарин, — чтобы у каждого из кошелька рубль вытащить и демонстративно в чужой кошелек положить.

— Рогова даже у родственницы, жены брата Галины Антоновны, денег не взяла, — проинформировала Зойка. — Вообще ни у кого! Представляешь?

Володя представлял плохо.

— Ну, я в том смысле, что ни у кого из наших, — внесла поправку Ляхова. — Все оплатил Сугробов.

— Сугробов? Это отец Ивана, что ли?