Двойная тайна от мужа сестры

Дворецкий приоткрывает знакомую дубовую дверь, делает приглашающий жест рукой. Я захожу туда с замиранием сердца, сажусь с легким страхом в черное кожаное кресло. Оно и раньше казалось мне огромным, и сейчас ничего не изменилось. Чувствую себя прежней маленькой девочкой, забравшейся туда, куда не положено, нарушившей чужой наказ. Так и кажется, что сейчас придёт дед и рявкнет, что это его место, его дом. Не могу избавиться от чувства, что пришла в гости, этот дом пока не могу воспринимать своим. И не уверена, что смогу. Всё здесь чужое, инородное.

— Прошу, — старик открывает ключом тумбочку и достает оттуда конверт, кладет его передо мной.

Глубоко дышу, немного кружится голова. Ощущение, что именно сейчас передо мной вскроется вся правда, что таит наша семья. Но в то же время гадаю, что дед мог мне такого написать? Дрожащими руками вскрываю бумагу с вензелями, открываю сложенный втрое листок.

«Дорогая моя Ева, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых…»

По щеке скатывается слеза и капает на листок. Всхлипываю, закрываю рот ладонью и крепко зажмуриваюсь. Накатывает такая тоска, боль… Боже… Именно сейчас приходит абсолютное понимание, что больше никогда не увижу деда.

«…я не успел сказать тебе этого при жизни, но мне бесконечно жаль, что ты стала свидетельницей преступления нашей семьи…»

Глава 13

Давид

Подхожу к тачке, сажусь на водительское сиденье, завожу мотор. Вот же Ева, нашла за кого замуж идти… Дура… А я ведь… Заткнись, Давид, нечего об этой вертихвостке думать. Еще и Милана на мозги давит со своим наследством. Как же достали меня эти сестры Стоцкие!

Что одна, что другая, обе одного поля ягоды. Уже отъезжаю на пару метров, резко торможу в последний момент. Вспомнил, как и сам в детстве оставался один, когда занятые своими делами родители отсутствовали дома, а нянька занималась посторонними делами. Разве было весело тебе, Дав?

Выругавшись, бью по рулю ладонью и резко выхожу из машины.

Дети, к моему удивлению, остались на том же месте, где я их и оставил. О чем-то шушукались, склонившись над рыцарем.

— Так, пацаны! — Решаю взять их с собой, на Глафиру надежды нет, Милане самой нужен опекун, а Стефании я не доверяю. — Есть желание прокатиться на машине и потусоваться в офисе?

Те оборачиваются. Их мордашки начинают светиться счастьем, словно они рады, что на них, наконец, обратили внимание.

— Есть! — кричит Том и с прищуром смотрит на брата. Так. Понятно, кто тут заводила и главный. Что ж, если что, знаю, с кем нужно иметь серьезный разговор.

Дети, как ни странно, мирно сидят сзади. Смотрю за ними в зеркало заднего вида. Что-то обсуждают, склонившись друг к другу. И родинки эти покоя не дают… Чертыхаюсь и всё же решаю задать им вопрос. Знаю, что неэтично использовать детей, но раз уж представилась возможность…

— Пацаны, а у вас когда днюха?

— Пятого марта, — фыркает заводила, а затем смотрит на меня с прищуром. — А че надо?

Ухмыляюсь, не показывая детям своего волнения, а сам в уме судорожно подсчитываю даты. Так, вспоминай, Давид, какого числа она сообщила тебе о беременности?

В конце июня? Черт! Нужно поднять в почте данные перелетов. В тот день я как раз вылетел домой, чтобы… Стискиваю челюсти, дыхание от злости перехватывает. Какая ирония. В один день отправил одну сестру на аборт, а другую… а на другой принял решение жениться.

Смотрю на себя в зеркало, наблюдая там усталую физиономию и горестные складки у рта. Не ошибся ли ты с выбором сестры, Давид? Бью ладонью по рулю. Черт! Нет, Дава, правильно всё. Предательнице нет и не было места в моей жизни…

Она вдоволь посмеялась над тобой, идиот, использовала, окрутила, потом выбросила из жизни, заодно кинув на бабло, вышла замуж за своего самодовольного мажора, так еще и посмеялась, назвав детей именно так! Ева, как ты муженьку объясняла, почему детям имена дала те, которые с любовником придумывала, лежа на песке и любуясь звездами?! Вот дрянь, пропасть твоего предательства, Ева, ширится и ширится! Ты вовек мне за свои деяния не ответишь! Жизни не хватит!

— Ну? — подает сзади голос малышня.

— Что? — беру себя в руки, понимая, что показывать им агрессию и гнев нельзя.

— Ты кормить нас собираешься? — вздергивает знакомым жестом бровь Том.

Горло сжимает спазмом, резко поворачиваю голову к зеркалу и вожу так же бровью. Вот черт! Родинки, бровь, чернявенькие… Вроде и даты совпадают. Беру в руку телефон, захожу на почту, надеясь, что все записи сохранены. Останавливаюсь, красный на светофоре.

Ну же, ну же, листаю дрожащей рукой письма. Вот оно! Как же долго загружается! И тут сзади громко и пронзительно звучит гудок. Телефон выскальзывает из рук. Чертыхаюсь, сдерживая маты, тянусь за трубкой. Беру, смотрю на экран. Сердце бешено колотится. Конец июня, я был прав… Два… Три… Девять?