Двойная тайна от мужа сестры

Не особо-то и старался заделать Милане ребенка, а она и рада была прожигать свою бестолковую жизнь в клубах и на вечеринках, топя в бутылке какое-то придуманное горе. Заиметь ребенка от этой проститутки? Нет, лучше просить милостыню на паперти, чем такая перспектива. Из нее нормальная мать, как из меня фея.

И тут перед носом словно веет запахом свежести и морского бриза. Прикрываю глаза, стискиваю кулаки. Ева… Первая женщина… С каким же удовольствием я бы стал ее Адамом… Одергиваю себя, ярясь от одного упоминания имени этой предательницы. Змея, посмевшая уничтожить мое сердце, предавшая доверие и растоптавшая мужскую гордость.

Дыхание учащается, глаза наливаются кровью. Невыносимо, что каждый божий день приходится видеть ее обманчиво невинные глаза, смотреть на роскошное тело, которое принадлежит никчемному, не заслуживающему звания мужчины остолопу. Черт! Бью кулаком по столу и сбрасываю с него бумаги.

Сегодня поработать уже не выйдет, но кто, кроме тебя, Давид?

Встаю напротив стола и упираюсь кулаками в деревянную поверхность, пытаясь вернуть себе самообладание. Но напряжение не отпускает, не могу найти для него выхода.

Ситуация слишком запутанная, чтобы разрешить ее одним щелчком пальцев.

Звонок телефона прерывает мысли.

— Давид Эльдарович, — вещает мой помощник Влад, — то, что вы просили, сделано.

— Встречу с детективом назначил? — спрашиваю в свою очередь, никак не комментируя слова собеседника, но отмечая, что он быстро выполнил мои требования. Надо выписать премию. Распродать почти всё недвижимое и движимое имущество за такой короткий срок — нужно для этого обладать железной хваткой. Что ж, с выбором помощника в свое время не прогадал.

Стискиваю зубы, понимая, что не всё еще успел. На тот момент, когда придется выкупать продающиеся с молотка активы старикана, лучше иметь как можно больше денег на счетах. А чтобы устранить всех конкурентов, приходится идти на крайние меры, отбросив лишние сантименты.

— На пятнадцать ноль-ноль, — рапортует Влад быстро, а я глушу в себе неуместное чувство вины за то, что собираюсь нарыть компромат на Стоцкого, лежащего при смерти, чтобы выбить себе контрольный пакет акций. Мне не оставили выбора в средствах.

— Тогда организуй мне встречу с Савченко и Рудиным, — гляжу на часы, — я подъеду в офис через час.

Только убираю телефон, как вдруг по всему дому раздается: «БУМ». Такой грохот, что уши закладывает. Газ, что ли, взорвался? Или дед перед смертью бомбу подложил, чтобы одним махом от всех нас избавиться?

Прислушиваюсь. Тишина. А затем раздается тоненький детский плач. Сначала не соображаю, откуда он взялся, а потом вспоминаю, что в доме есть маленькие спиногрызы. Подрываюсь и спешно выхожу из кабинета тестя, спускаюсь вниз, наблюдая, как дети выбираются из-под металлического завала. Рядом валяется старинный меч, шлем, щит с красной и золотой полосами посередине. Кажется, это был рыцарь — антиквариат, так ценимый Стефанией, стоявший на лестничном пролете.

— О господи, беда-то какая, что же это… — причитает, чуть ли не плача, Глафира, помогает мальчишкам отряхнуться.

Те плачут навзрыд, по виду вроде целые.

— Меня же госпожа уволит, сколько ж это стоит? — прижимая руки к груди, ноет женщина, сокрушаясь над разрушенным рыцарем.

Проказники, одержавшие победу над бессловесным железным врагом, сидят на полу и размазывают по лицам слезы. Совершенно неотличимые друг от друга пацаны. Черные макушки, красные свитера, синие джинсы. Две пары карих глаз, смотрящих синхронно то на меня, то на рыцаря, то на сердобольную экономку, которая пытается собрать в кучу поверженного воина.

— Что происходит? — хмурюсь, подхожу ближе, рассматривая эту композицию.

— Давид Эльдарович, — отшатывается от меня Глафира, глаза ее испуганно бегают от меня к детям, и какой-то странный блеск вижу внутри глаз, но сейчас не до этого. — Мальчишки баловались, по перилам скатывались, потом вот — рыцаря уронили. Совсем спасу с ними нет. Я уже не в том возрасте, чтобы с детьми сладить… Ох, простите, что отвлекли… У вас, наверное, работы много.

Со скепсисом смотрю на испуганную работницу, осматриваю пацанов на предмет синяков, но единственная их травма — психологическая, а с такой смотрительницей недолго и трусишками вырасти. И чего так ноет она? Обычные мальчишеские шалости, я и сам в детстве не подарком был. Что ж теперь, в теплице детей, словно цветы, растить?

— Где их мать? Отец? — скрещиваю руки на груди, злясь, что сейчас я вынужден этим заниматься.

Устроили тут детский сад, сущий балаган.

— Так Ева Львовна уехала в дом деда по делам, — растерянно отвечает Глафира, почти берет себя в руки, — а Олег… не знаю, как его по французскому батюшке величать… почти сразу же после ее ухода тоже выехал в город.