Двойная жизнь Алисы

Алисе отец ничего никогда не запрещал и ни в чем не отказывал, видя, что она «благоразумный ребенок». Не верю, что дело в этом! Отцу не нужно было запрещать Алисе вечеринку до утра, поездку на дачу с компанией: жизнь в то время и в том кругу была строго регламентирована.

Мне было пять лет, я ушла из дома в зоопарк, — за углом меня поймали, папа отстегал меня скакалкой. Держал меня за руку, стегал скакалкой и повторял: «Не сметь! Никогда! Опасно! Не сметь!», а я пыталась увернуться, кружилась вокруг него, повизгивая, — очень унизительно. Дополнительное унижение было в неопределенной форме глагола, как будто он обращается к собаке. Как только он меня отпустил, мы вернулись к прежним дружеским отношениям, и порка показалась мне сном: мы ведь не бьем своих друзей скакалкой из-за того, что они подвергли себя опасности… Папа запрещал мне все. Если бы мог, в качестве прогулки вывешивал бы меня в форточку в сетке, как курицу.

Если Иван Адамович встречал маленькую Алису на улице, то приподнимал шляпу и здоровался, как с взрослой знакомой дамой. Стучал, перед тем как зайти в ее комнату. Относился к ней с уважением, соблюдал границы. Никогда бы и пальцем ее не тронул, а уж тем более скакалкой… Иногда, в плохую минуту (в очень плохую минуту), я думаю: в детстве меня побили скакалкой… Я до сих пор обижена на папу, не так, чтобы доводить дело до психоаналитика, но… но я помню.

Родители прививали Алисе правила поведения: не лгать, не обижать прислугу, не быть праздной, занимать каждую минуту (уроки, музыка, чтение, уборка, прогулка). Эту привычку к постоянной занятости хорошим правильным делом я очень понимаю: мой папа говорил, «в праздном уме поселяется черт».

Алиса росла с младшим братом, но чувствовала себя единственной: отец исполнял все ее желания (считал, что сына нельзя баловать, а дочку нужно любить и баловать). По нескольку раз ездил в Гостиный Двор, ходил по лавкам, чтобы найти ей на день рождения куклу, как она хотела: с закрывающимися глазами, обязательно карими, одетую в коричневый бархатный костюмчик с кружевным воротником. Куклу купил и был рад больше, чем Алиса: дарящий всегда радуется больше.

Ему нравилось делать Алисе подарки, но и Алиса не доставляла хлопот: хорошо училась (в 1918 году окончила гимназию с золотой медалью). Приятно иметь такую дочку: золотая медаль, будет врачом, — отец мечтал, что она станет врачом. У Алисы к тому же чувство юмора и легкий веселый нрав. У них с отцом сложился забавный обычай: когда Алиса что-то у него выпрашивала, она оттягивала рукой один глаз, а другим смотрела умоляюще, — и всегда получала, что просила. Хорошее детство хорошей девочки.

При желании в Алисе легко можно было найти недостатки: не жалеет старых и некрасивых, злоязычная, колкая: старику нужно морщины разгладить, а даме с родинкой убрать родинку. Дама пришла в гости и услышала от Алисы, что родинка — это ужасно некрасиво. Думаете, Алису кто-нибудь за это отшлепал? Или хотя бы сказал: «Красота в душе, а не во внешности»?

На детских фотографиях видно, как некрасива сама Алиса: коренастая, с крупными чертами лица, длинным носом. Такой девочке няня обычно говорит: «Ничего, что ты не в мать пошла, а в отца, — зато будешь счастливая».

После революции отец не работал. Для Ивана Адамовича это был очень тяжелый период жизни: будучи врачом на Путиловском заводе, он занимался всем — больницей, аптекой, лабораторией (и даже меню больницы), а теперь сидел дома, никому не нужный, кроме семьи, и был бессилен избавить семью от голода. Возраст, потеря профессии, ненужность, бессилие, — тяжело.

Иван Адамович надеялся, что его мечта сбудется, Алиса станет врачом. Но пока ей приходилось служить в Рабкрине[7] ради пайка. Служба не нравилась Алисе, она хотела жить иначе, хотела рисовать.

Нельзя сказать, что спасение пришло свыше, спасение ждало ее дома. Алиса пришла к маме, заплакала. Цецилия Карловна не сказала «потерпи», или «мы голодаем, нам нужен твой паек», или «какие глупости — быть художником». Она заплакала, и так они поплакали вдвоем над неудавшейся Алисиной жизнью, а затем мама отвела Алису в школу Общества поощрения художеств на Мойке.

С тех пор Алиса больше не работала в Рабкрине, училась живописи, а Цецилия Карловна начала давать уроки и шить знакомым дамам, чтобы Алиса два раза в месяц приносила отцу якобы свою зарплату. В семье не принято было лукавить, что-то скрывать: Цецилия Карловна впервые в жизни солгала мужу — ради того, чтобы дочь стала художником. Это было хоть и маленькое, домашнее, но чудо.

Что почувствовал Иван Адамович, когда узнал, что его дочь никогда не станет врачом? Вероятно, то, что почувствовал бы на его месте каждый человек, чьи мечты не сбылись, — обиду, печаль, разочарование, опустошенность. Но в этой семье не принято было обижаться, говорить о своих чувствах, они любили друг друга в каком-то очень практическом смысле: не чувства и обиды, а помощь и поддержка.