Читаем Двойничество полностью

Соседи Венички по вагону всплывают в его сознании только парами, и все они похожи на Фому и Ерему, которые бьют друг другу челом неведомо о чем. Это парочка, состоящая из "тупого-тупого в телогрейке" и "умногоумного в коверкотовом пальто". Другая пара: "...он и она. Они сидят по разным сторонам вагона, у противоположных окон, и явно не знакомы друг с другом. Но при всем том - до странности похожи: он в жакетке, и она - в жакетке; он в коричневом берете и при усах, и она - при усах и в коричневом берете<...> Удивительная похожесть, и оба то и дело рассматривают друг дружку с интересом и гневом..."[70] Третья парочка - два совершеннейших кретина - дедушка и внучек. Все эти персонажи вместе с главным героем каждый по-своему ищут обетованную землю, но все они в итоге, напившись, засыпают, а потом исчезают "во тьме внешней": "ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? И затмение души тоже"[71].

Когда герой просыпается в пустом вагоне, а потом идет по Москве, он не встречает ни единого человека, кроме призраков и чудовищ ( Сфинкс, Митридат в соплях и с ножом, женщина в черном, камердинер Петр). Но даже в бредовых видениях Веничку преследуют двойники, которые, идя вроде бы в разные стороны, вместе удаляются прочь, в сторону от утопии к страшному концу. Таковы Минин и Пожарский из последней загадки живодера-сфинкса. Естественно, Минин и Пожарский пьяны, они идут навстречу друг другу, но каждый убежден, что идет в Петушки. Но, как и Веничка, оба попадают на Курский вокзал. Образ Пожарского возникает и в предпоследней главе поэмы. Преследуемый убийцами герой с Красной площади бежит в ту сторону, "куда смотрел князь Дмитрий Пожарский", но находит там не спасение, а безвозвратную гибель.[72]

Таким образом, на рубеже 60-70-ых годов ХХ века агония империи, потеря духовной ориентации и смысла существования воплотились в традиционных формах русского двойничества. Загадка Сфинкса - загадка о человеке. Человек у В.Ерофеева не имеет выбора, лишен субъектности и уникальности. Он всего лишь часть обреченного социума.

Чистые формы двойничества в реальной художественной практике встречаются относительно редко. Любое произведение представляет собой творческий диалог со всей предшествующей да и последующей культурой. Обычно мы имеем дело с диффузными вариантами двойничества. Примеры этой диффузии будут рассмотрены в последующих главах.


Глава четвертая.

СТИЛЕВАЯ ИГРА С ДВОЙНИЧЕСТВОМ

В "ПОВЕСТИ О ТОМ, КАК ПОССОРИЛСЯ

ИВАН ИВАНОВИЧ С ИВАНОМ НИКИФОРОВИЧЕМ".

"Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" Н.В.Гоголя можно рассматривать как яркий пример "русского типа" двойничества в классической литературе. Структурная "чистота" "близнечной" модели проявляется на фоне традиций русской демократической литературы XVII века и мощного стилевого влияния украинского барокко.

Первая глава повести призвана выполнить дейктическую функцию. Другими словами, эта глава, представляя основных персонажей повести, указывает на то, что далее последует некое литературное произведение, развернется некая история, хотя в самой этой главе нет даже и намека на сюжетный конфликт.[73] Первая глава под названием "Иван Иванович и Иван Никифорович" не только настраивает читателя на восприятие истории, но и подсказывает ему художественный код произведения.

Персонажи атрибутируются по внешним признакам. Все эти признаки как бы обозначают место человека в мире вещей, понятий и обычаев. Сначала перед нами характеристика Ивана Ивановича. Не трудно заметить, что описательные "виньетки" внутри себя как бы содержат "мини-сюжет", который обеспечивает баланс динамики и статики. Например, пассаж о "славной бекеше" включает в себя фабулу об Агафье Федосеевне, которая еще "не ездила в Киев" и "откусила ухо у заседателя". В следующем абзаце, где описывается дом и сад Ивана Ивановича, таким фабульным элементом становится рассказ о привычке героя отдыхать в одной рубашке под навесом. В рассуждении о семейном положении Ивана Ивановича фабульность связана с повествованием о наделении детей Гапки гостинцами. Однако это "действие" как бы вязнет в описаниях, которые напоминают жанровую живопись. Неслучайно Гоголь использует настоящее время, а точнее настоящее неопределенное, которое в русском языке выражается несовершенным видом. Создается ощущение устойчивости, повторяемости однообразно пестрого бытия. Конечно, временные параметры присутствуют в описаниях первой главы. Например: "Он сшил ее тогда еще, когда Агафия Федосеевна не ездила в Киев"[74]; или: "Боже, как летит время! Уже тогда прошло более десяти лет, как он овдовел" (341).

Время в повести имманентно течению жизни в Миргороде. Точка отсчета не внешняя, а внутренняя. В качестве доказательства можно продолжить цитирование фрагмента о вдовстве Ивана Ивановича: "Детей у него не было. У Гапки ЕСТЬ ( выделено нами - С.А., И.С.) дети и бегают часто по двору" (341).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Социология искусства. Хрестоматия
Социология искусства. Хрестоматия

Хрестоматия является приложением к учебному пособию «Эстетика и теория искусства ХХ века». Структура хрестоматии состоит из трех разделов. Первый составлен из текстов, которые являются репрезентативными для традиционного в эстетической и теоретической мысли направления – философии искусства. Второй раздел представляет теоретические концепции искусства, возникшие в границах смежных с эстетикой и искусствознанием дисциплин. Для третьего раздела отобраны работы по теории искусства, позволяющие представить, как она развивалась не только в границах философии и эксплицитной эстетики, но и в границах искусствознания.Хрестоматия, как и учебное пособие под тем же названием, предназначена для студентов различных специальностей гуманитарного профиля.

Владимир Сергеевич Жидков , В. С. Жидков , Коллектив авторов , Т. А. Клявина , Татьяна Алексеевна Клявина

Культурология / Философия / Образование и наука