Двоюродная жизнь

– Тогда вызови такси. Вторая Линейная, пятнадцать, корпус три, – и едва ли не в первый раз спросила с чуть ощутимой насмешкой: – А дома не ждут? Не заругаются?

– Наплевать! – Сева вытащил айфон, заказал машину.

Они вошли в прихожую маленькой квартиры.

– Только вот что, – уже привычным для Севы сипением сказала она. – Протез я не сниму, ты сам понимаешь. Увидишь – у тебя стоять перестанет на всю оставшуюся жизнь. И еще. Всё только в полной темноте, – она опустила металлические рольставни и задернула плотные двойные шторы, к окну черные, к комнате синие.

– Но почему?

– Потому что, – сипела она, – у меня на всем теле что-то вроде Реклингаузена.

– А?

– Болезнь Реклингаузена. – Слышно было, как ей физически трудно говорить. – Когда по всей коже красно-коричневые родимые пятна. От этого иногда бывает рак. Но у меня легкая форма. Зато я вся пестрая. Как корова. Пеструха. Извини. Да. И еще. Мне нельзя снимать компрессионные чулки, у меня жуткий варикоз. Вообще я полная инвалидка. И уродка. Лучше не надо.

– Надо! – закричал Сева и выключил свет. – Я тебя люблю! Ты мне веришь?

– Пока не знаю…

Но Сева не обижался. Он все понимал и любил Машу Ефимову все сильнее.

Они встретились еще шесть раз, он подсчитал.

Было прекрасно – в полной тьме целовать ее пластмассовое лицо и чувствовать на своих плечах ее шелковые перчатки, а на бедрах – шершавые компрессионные чулки.

Еще через месяц он договорился с женой о разводе.

Жена долго и ехидно выясняла, не завелся ли у него кто-нибудь. Потому что идти Севе было некуда – не к старушке же маме, в самом деле. Ибо, живя с прекрасно устроенной женой, он, хоть и ходил на службу и приносил нормальную зарплату, особо не перемогался в смысле вперед и вверх. Своего жилья у него не было, а в банке – всего полтора лимона – рублей, разумеется, и жена все это прекрасно знала.

Но зато Сева совершенно не знал, понятия не имел, на какие доходы живет его любимая Маша Ефимова. Ну вот, квартирка на Второй Линейной у нее есть. Где-то там она работает и что-то там получает. Но все это меркло в лучах его прекрасной, благородной любви к этой, уж правду скажем, несчастной женщине. «Допустим, – размышлял Сева, – тут есть что-то жертвенное, то есть опять-таки достоевщина. Но уж извините, достоевщина со знаком плюс! Подарить любовь и счастье существу, которого неизвестно за что наказала злая судьба». Потом он ругал себя за то, что назвал Машу Ефимову существом, но это не важно. Главное – перемена судьбы!

Подписав с женой – которая в ходе подписания на глазах превратилась в бывшую жену, – подписав все бумаги и получив свидетельство о расторжении брака, Сева прощально чмокнул ее в щечку, посмотрел, как она садится в свою машину, а сам пошел пешком, по Кузину переулку, где загс, и дальше по Малой Владычинской в направлении Антоновки, где жила мама и куда он уже перевез три чемодана со своими вещами, а также две коробки книг.

Через полчаса он набрался решимости и позвонил Маше Ефимовой.

Сообщил ей, что сию минуту развелся и готов сделать ей предложение.

– Готов или делаешь? – спросила она.

– Делаю. Маша! Будь моей женой.

– Спасибо, конечно… – просипела она. – А куда так торопиться?

Сева как стоял, так и сел.

В буквальном смысле – сел на зеленый железный заборчик вдоль газона с цветами и кустами: Антоновка была очень зеленым районом, хотя домишки так себе, хрущевские.

– Маша, ты что? – он тоже засипел от обиды.

– Зачем дразнишься? – спросила она. – Шучу, прости. Но если серьезно, мы взрослые люди, чего гнать коней? Поживем, привыкнем… Не все сразу.

Сначала Сева подумал, что Маша Ефимова – просто неблагодарная хамка. Он ради нее, полной инвалидки и уродки, как она сама ему говорила, бросил свою красивую, здоровую и благоустроенную жену – а она морду воротит? Так бы и крикнуть ей: «Ну и пошла ты к черту, протезная рожа!»

Но тут же до красноты устыдился своей злости. Тут же понял, что всё не так. Что на самом деле Маша Ефимова его любит, благодарна ему (он вспомнил ее слова в постели) – но она боится оковать его своими болезнями, и еще боится сама за себя – вдруг у него это внезапное чувство схлынет точно так же, как недавно нахлынуло, – и она опять останется одинокая, брошенная, обманутая, оскорбленная.

Поэтому Сева долго и нежно уговаривал ее согласиться и красивыми словами в сотый раз клялся в любви.

Однако Маша Ефимова сказала, что сегодня – вот прямо сейчас – уезжает в Казань к двоюродной сестре, которая работает в центральной клинике, и это примерно на месяц.

Потом они встречались еще несколько раз. Опять все так же, ненадолго и посреди ночи, чтоб утренний свет даже случайно не проник в щелочку ставней и штор.

Сева упорно упрашивал Машу стать его женой. Ему уже казалось, что только в этом и состоит цель и смысл его жизни. Он рисовал ей картины будущего. Он обещал ей, что сильно вырастет по службе. Что у них будут дети, мальчик и девочка. Что они будут путешествовать. А главное – что он ее любит и всегда будет любить.

– Мы взрослые люди, – сказала наконец Маша. – Давай без всей этой байды со свидетелями и шампанским.